Он, несомненно, повлиял на становление характера Геннадия Лёвина, воспитанного в безотцовщине, как и другой сурчанин Герой Советского Союза лётчик Фёдор Жигарин, работавший охотоведом района. Общение с этими неординарными и самодостаточными людьми развило в Геннадии такие довольно редкие в наше время черты характера и поведения как совесть и прямодушие. Но именно это и помешало ему сделать карьеру: в чести были криводушие, угодничество, откровенный подхалимаж и лицемерная преданность идеалам коммунизма.

Сейчас для верхних, правящих страной «десяти тысяч», идеологическая обслуга нашла высокомерное определение режима — «элита», что значит лучшие. При Советской власти «лучшими» были те, кто составлял касту номенклатуры — высших партработников и управленцев, вершивших судьбы многих миллионов людей. Чтобы попасть в номенклатуру, мало было иметь определённое образование и безупречную биографию, надо было иметь «классовое чутьё», то есть уметь безошибочно определять, что в данный момент желает начальник. У Лёвина «классового чутья» не было, он был честным и прямодушным, а такие люди во все времена были не ко двору правящих особ. Геннадий Семёнович какое-то время лавировал, пытался приспособиться, но ничего у него не вышло.

Работая с ним бок о бок, я видел все его метания, попытки найти своё место в жизни, и мне было ему искренне жаль.

— Геннадий, — сказал я как-то ему. — Тебе уехать надо отсюда, на время. Поезжай в Магадан — город белых людей, там у меня друзья. Из Магадана в Москву проще попасть, чем из Ульяновска…

Он тяжело посмотрел на меня и выдохнул:

— В Магадан ехать только умирать!..

Тогда его мечтой было сменить редакторское кресло на должность руководителя одного из колхозов или совхозов. Для этого у него были все данные: высшее агрономическое и партийное образование, умение и, главное, желание работать с людьми. Но для обкома партии он так и не стал своим.

В начале декабря 1984 года на газетном щите возле «Автозапчасти» я увидел очерченную чёрным фотографию Геннадия Лёвина. Он умер в сорок шесть лет (1938–1984).

Ещё на одного честного человека стало меньше среди нас, пока живых…

К сожалению, на его похоронах я не был: в этот день уехал в Москву с рукописью.

Через несколько лет я побывал на его могиле. Он похоронен на Никольской Горе, откуда открывается просторный вид на столь любимые им Пичерские запески, о которых он пропел свою негромкую, но запоминающуюся песню.

Заяц Дюрера

Наш школьный физрук был демобилизованным по хрущёвскому сокращению офицером-фронтовиком, и на нас, подростков, смотрел как на солдат, которым можно приказать всё, и они выполнят. Он сразу построил класс и определил, кто, чем будет заниматься. Этот — бегать, этот — прыгать, этот — метать гранату… Мне предстояло стать стрелком, и в тот же день физрук Василий Макарович выдал мне мелкокалиберную винтовку, несколько пачек патронов, сам пристрелял «тозовку» в школьном дворе и приказал мне к весне стать «Ворошиловским стрелком».

Мне могут возразить, что такого быть не может, чтобы боевое оружие доверили пацану. Что это смертельно опасно, но в нашем посёлке нравы были простые и здоровые. Пока я шёл из школы, никто и не поинтересовался: откуда у меня винтовка? И вот я оборудовал на огороде стрельбище: огневой рубеж и через 25 метров мишень: толстую доску, выставленную у задней стены сломанного сарая. Сначала я стрелял каждый день и скоро из положения лёжа выбивал все десятки, потом научился неплохо стрелять стоя, потом… Мне это наскучило.