Иван Кузьмич судорожно сглотнул сухоту в горле, кивнул и, прихватив телефонный справочник, выпятился в приёмную. Ничего не объясняя секретарше, он выставил её за порог, а сам кинулся к телефону.

Ах, этот август девяносто первого года! И народ, и государство, и партийные люди — все словно обезумели от гласности, демократии и, главное, от вседозволенности. Телефон первого секретаря райкома молчал, в секторе печати обкома партии тоже было глухо, как в танке. Иван Кузьмич приуныл. Судя по тому, что по радио толкал речугу Ельцин, советская власть приказала долго жить… А ему ещё два года до пенсии. Что, если всё пойдёт прахом — и пенсия, и льготы за сорок лет беспорочной службы во славу ленинского политбюро и бюро райкома партии?..

Дверь кабинета распахнулась.

— Ну, ты чо? — воззрился на редактора комиссар от митинга. — Я ждать не люблю.

— Сейчас! Сейчас! — загоношился и заголосил редактор. — Фёдор Петрович!.. Кускова!.. Алексей Леонтьевич!.. В кабинет!

Но никто не отзывался.

Иван Кузьмич запаниковал, кинулся по коридору. Все кабинеты были пусты. Только ветерок шевелил на столах незаконченные репортажи с полей, зарисовки о лучших людях, отчёты с мероприятий.

Недоумевая, куда все подевались, редактор вышел на крыльцо. Пыльная, заросшая лопухами и крапивой, улица была пуста. Иван Кузьмич почувствовал неприятную тяжесть под ложечкой, сел на крыльцо и достал таблетку.

«Вот и всё, — обречённо подумал он, — откукарекались! А ведь такая силища была. Куда всё подевалось? Все разбежались, как тараканы, по щелям».

Жарко припекало августовское солнце. Иван Кузьмич прислонился к перилам и закрыл глаза.

Чья-то крепкая рука взяла его за плечо.

— Кузьмич!.. Ты что — сомлел?

Перед редактором стоял Сырцов, местный хулиган, с которым Ивану Кузьмичу приходилось в своё время, когда он был первым секретарем райкома комсомола, изрядно повозиться, чтобы отучить от драчливости.

— Так вот видишь. В Москве чёрт те что… И здесь вот комиссар явился. Из кабинета выгнал. Все разбежались.

Сырцов захохотал:

— Комиссар! В Москве-то ясно. Там большие воры столкнулись. А здесь, у нас. Видел я этот митинг. Полтора десятка с увечными мозгами. Это какой такой комиссар?

— Ну, такой в фуражке, красноглазый.

— Этот? — Сырцов снова захохотал. — Да я его ещё по зоне знаю, козла! Пойдём!

— Нет! Нет! — протестующе взмахнул руками редактор. — Сейчас демократия. И вообще.

— Ну ладно! Раз демократия, так демократия!

Сырцов нырнул в дверь редакции, через минуту раздались треск, вопль, грохот. Дверь распахнулась, и с крыльца слетел комиссар от митинга. Сырцов приподнял его за шкирку, дал здоровенного пенделя, и комиссар, отлетев шагов на десять, растянулся на дороге во весь рост.

— Давай, руки в ноги и жми, чтобы я тебя здесь больше не видел. А ты, Иван Кузьмич, только свистни, я в момент ему демократию пропишу!

Раки

Четверть века назад я жил на берегу Свияги, напротив автомеханического техникума. Вода в реке в этой части города сильно загрязнена промышленными стоками, но в ней купались не только ребятня, но и взрослые, особенно, когда донимала летняя жара. И надо сказать, что вода в Свияге мягкая, легко очищается сама собой, что становится заметно на некотором удалении от города. Но даже и возле моего дома что-то в ней нарождалось, возрастало и ловилось. Во всяком случае, рыбаки зимой, по выходным густыми кучками сидели на льду, как мухи на куске сахара, и что-то ловили, добывали удовольствие, во всяком случае.