Графъ всталъ, холодно сложилъ на груди руки и сказалъ:

— Да, кстати! Я завелъ вчера любовницу, такъ ты тово… не очень-то много о себе воображай. Красивая канашка. Хо-хо-хо!

— Графъ!!

— Заладила сорока Якова: графъ да графъ! Думаю начать пить, a вечеромъ поеду въ клубъ. Начну отъ нечего делать нечисто играть. Выиграю деньги и обезпечу своихъ незаконныхъ ребятъ. Восемь-то ртовъ — все есть хотятъ! Не хнычь, тебе говорятъ! Давно я тебя за косы не таскалъ, подлюку?!

Пробормотавъ гнусное проклятіе, графъ выбежалъ изъ будуара. И тутъ на лице его написалось страшное страданіе.

— О, моя бедная! О, моя любимая, — шептали его побледневшія уста. — Для нашего общаго блага делаю я это.

Онъ прошелъ къ себе въ кабинетъ, позвалъ всю мужскую и женскую прислугу и далъ всемъ точныя инструкціи, какъ имъ относиться къ графине и какъ съ ней разговаривать.

Точно тень, бродила бледная похудевшая графиня по своимъ обширнымъ аппартаментамъ. Робко поглядывала она на двери кабинета мужа, но войти боялась…

Встретила слугу Григорія, стиравшаго пыль съ золоченыхъ креселъ.

— Григорій, баринъ у себя?

— А чортъ его знаетъ, — отвечалъ Григорій, сплевывая на коверъ. — Что я сторожъ ему, что ли?

— Григорій! Вы пьяны?

— Не на твои деньги напился! Тоже фря выискалась. Видали мы такихъ! Почище даже видали.

— Ульянъ! Степанъ! Дорофей! возьмите Григорія — онъ пьянъ.

— Сдурели вы, что ли, матушка, — наставительно сказалъ старый съ седыми бакенами дворецкій Ульянъ, входя въ гостиную. — Кричитъ тутъ, сама не знаетъ, чего. Нечего тутъ болтаться, вишь, человекъ работаетъ! Ступай себе въ будуваръ, пока не попало.

Вне себя отъ гнева, сверкая глазами, влетела графиня въ кабинетъ графа, писавшаго какія-то письма.

— Это еще что такое?! — взревелъ графъ, бросая въ жену тяжелымъ прессъ-папье. — Вонъ отсюда!! Всякія тутъ еще будутъ ходить. Пошла, пошла, ведьма кіевская!

И когда жена, рыдая, убежала, графъ съ мучительнымъ вздохомъ снова обратился къ письмамъ…

Онъ писалъ:

"Уважаемая баронесса! Къ сожаленію, долженъ сказать вамъ, что двери нашего дома для васъ закрыты. После всего происшедшаго (не буду о семъ распространяться) ваше появленіе на нашихъ вечерахъ было бы оскорбленіемъ нашего дома. Графъ Бырдинъ".

"Княгиня! Надеюсь, вы сами поймете, что вамъ бывать у насъ неудобно. Почему? Не буду объяснять чтобы еще больше не обидеть васъ. Такъ-то-съ! Графъ Бырдинъ".

— Хорошія оне обе, — печально прошепталъ графъ. — Обе хорошія — и баронесса, и княгиня. — Но что же делать, если въ нихъ пудовъ по пяти слишкомъ.

А графиня таяла, какъ свеча. Даже самъ графъ Бырдинъ сталъ поглядывать на нее одобрительно и однажды даже похлопалъ по костлявому плечу. Скелетикъ мой, — нежно прошепталъ онъ.

Жуткій нечеловеческій стонъ раздался въ роскошныхъ аппартаментахъ графа.

Остановившимися отъ ужаса глазами гляделъ графъ на страшныя, роковыя строки свежаго номера иллюстрированнаго журнала…

Строки гласили:

"Какъ быстро меняется въ наше время всесильная царица-мода! Только три месяца тому назадъ мы сообщали, что устанавливается прочная мода на худыхъ женщинъ — и что же! Только три месяца продержалась эта мода и канула въ вечность, уступивъ дорогу победоносному шествію женщинъ рубенсовскаго типа, съ широкими мощными бедрами, круглыми плечами и полными круглыми руками. Ave, modes et robes для полныхъ женщинъ!!"

— Все погибло? — простоналъ графъ. — Я отказалъ отъ дому рубенсовской баронессе и тиціановской княгине, a оне были бы украшеніемъ моего дома.