Мы съ Незапяткинымъ молча поглядели другъ другу въ глаза и, безъ словъ, поняли одинъ другого.

Посидели для приличія еще минуты три, a потомъ я сказалъ:

— Совсемъ нога затекла. Пройтись, что-ли.

— И я, — вскочилъ Незапяткинъ. — Пойдемъ покуримъ.

Когда мы вышли въ корридоръ, Незапяткинъ сказалъ, подмигнувъ:

— А ловко я это насчетъ куренія ввернулъ. Такъ то просто — было неудобно выйти. Онъ могъ бы подумать: трусы, молъ. Испугались. Верно?

— Конечно.

— А у него, однако, дьявольскіе нервы. Действительно, сознавать, что каждую минуту тебя можетъ исковеркать, зажать, какъ торговую книгу въ копировальномъ прессе — и въ то же время хладнокровно разсуждать объ этомъ.

— Посмотри-ка, что онъ делаетъ?

Незапяткинъ пошелъ взглянуть на нашего сумасброда и, вернувшись, доложилъ:

— Лежитъ чивой-то на диване съ закрытыми глазами.

— Давай станемъ тутъ. Ближе къ средине.

— А симпатичный онъ. Верно?

— Да. Милый. Такой… предупредительный.

Чемъ дальше, темъ душнее было въ вагонъ. Чувствовалось приближеніе юга.

— Что, если мы откроемъ окно? — прервалъ я. — Въ степи такая теплынь.

— Не открываются окна. Вагонъ еще на зимнемъ положеніи.

— Постой… А вотъ это окно! У него, кажется, эта задвижка еле держится. Ну-ка, потяни.

— Ножичкомъ-бы. Не увидитъ никто?

— Ничего. Потомъ скажемъ, что нечаянно.

Рама съ легкимъ стукомъ упала — и намъ въ лицо пахнула сладкая прохлада напоенной ранними весенними ароматами степи.

— Какой воздухъ! Чувствуешь! Вотъ, что значить Кавказъ!

— Бальзамъ!

Мощныя горы рисовались вдали легкими туманно голубыми призраками. Лаской веяло отъ теплаго воздуха и жирной пахучей земли.

… Часа два простояли мы такъ, почти не разговаривая, разнеженные, задумчивые. Сзади насъ раздался голосъ:

— Что это вы тутъ делаете?

Нашъ соседъ по дивану стоялъ за моей спиной.

— Чувствуете, какой воздухъ? — спросилъ я.

— Да. Попробую-ка и я открыть другое окошечко.

— Нетъ, — возразилъ Незапяткинъ. — Все окна заделаны по зимнему положенію. Это единственное.

— Вотъ онъ, Кавказъ-то! — задумчиво заметилъ не знакомецъ. — Красивый, экзотическій, какъ змея-пифонъ, но и ядовитый, какъ эта змея! Такъ-же могущей ужалить.

— Почему?

— Кавказъ-то? Ведь это разбойничья страна. Вотъ вы, напримеръ, стоите у окна, тихо беседуете, и вдругъ изъ-за того камня — бацъ! Пуля въ високъ, и вы безъ крика валитесь на полъ.

— Кто-же это… можетъ?

— Ясно, какъ день: туземцы. Да вотъ вчера въ газетахъ… не читали газетъ?

— Нетъ.

— Ну, какъ же. Такимъ точно образомъ стоялъ еврей, настройщикъ роялей, у открытаго окна. "Свежимъ воздухомъ дышалъ…" Бацъ! И не пикнулъ. Айзенштукъ фамилія.

— Да за что же, Господи!

— Абреки. Это у нихъ молодечество. Кто больше пассажировъ настреляетъ, тотъ большимъ уваженіемъ въ ауле пользуется. Кто меньше десятка уложилъ, за того ни одна девушка замужъ не пойдетъ.

— Чортъ знаетъ что! Закроемъ окно, Незапяткинъ,

— А позвольте-ка, я рискну, — хладнокровно сказалъ незнакомецъ, облокачиваясь на узенькій подоконникъ.