Но чтобы все это было до такой степени — вотъ ужъ не представлялъ себе!

И тутъ же я понялъ — какую громадную ответственность налагаетъ на меня это слово.

— Действительно — когда я былъ неизвестный — пиши какъ хочешь, о чемъ хочешь и когда хочешь, ешь, какъ все люди едятъ, ходи въ толпе, толкаясь, какъ и другіе толкаются, и если на твоемъ пути завязалась между двумя прохожими драка, — ты можешь остановиться, полюбоваться на эту драку или даже, въ зависимости отъ темперамента — принять въ ней деятельное участіе, защищая угнетенную, по твоему мненію, сторону.

А въ новомъ положеніи съ титуломъ — "известный" попробуй-ка!

Когда ешь — все смотрятъ тебе въ ротъ. Вместо большого куска откусываешь маленькій кусочекъ, мизинецъ отставляешь, стараясь держать руку изящнее, и косточки отъ цыпленка уже не выплевываешь беззаботно на край тарелки (скажутъ — некрасиво), а, давясь, жуешь и проглатываешь, какъ какой-нибудь оголодавшій сеттеръ.

Съешь лишній кусокъ — все глазеющіе скажутъ — обжора.

Покажешься подъ руку со знакомой барышней — развратникъ.

Заступишься въ уличной драке за угнетеннаго — все закричатъ: буянъ, драчунъ! ("Наверное, пьянъ былъ!.. Вотъ они, культурные писатели… А еще известный! Нетъ, Добролюбовъ, Белинскій и Писаревъ въ драку бы не полезли").

И, благодаря этому, столько народа, заслуживающаго быть битымъ, остается не битымъ, что нравы грубеютъ, и жизнь делается еще тяжелее.

Наибольшая же трагедія — это те анекдоты о моемъ уме, находчивости и сообразительности, которые будутъ разсказываться и приводиться въ газетахъ (отделе "смесь") после моей смерти…

Воображаю:

"Известный (разъ другіе писали, могу же и я написать?) писатель Аркадій Аверченко отличался дьявольской сообразительностью и находчивостью.

Одинъ знакомый спросилъ его:

— Кто, по-вашему, выше — Шекспиръ или Гете?

— Мой портной Кубакинъ, — отвечалъ остроумный писатель.

— Почему? — изумился ничего не подозревавшій знакомый.

— Потому, — улыбнулся покойникъ, — что онъ чуть не трехъ аршинъ росту.

Такими язвительными ответами покойный юмористъ нажилъ массу враговъ среди сильныхъ міра сего".

Конечно, никто изъ насъ не застрахованъ отъ такихъ «анекдотовъ», но я сделаю слабую попытку застраховаться отъ нихъ.

Именно я решилъ записывать самъ все те будущіе анекдоты, которые должны печататься после моей смерти.

Для начала позволяю себе привести одинъ анекдотъ-фактъ обо мне, имевшій место не более месяца тому назадъ.

Какъ известно, покойный писатель любилъ въ хорошую минуту весело подшутить надъ своимъ ближнимъ, что доставляло ему много враговъ и тайныхъ недоброжелателей.

Приводимъ следующій случай, правдивость котораго могутъ удостоверить многіе, пережившіе беднаго, безвременно погибшаго писателя…

Однажды, будучи застигнутъ въ пути снежными заносами и отсиживаясь на какой-то глухой станціи, покойный писатель горько жаловался соседямъ по вагону на то, что если пройдутъ еще сутки, то всемъ придется голодать.

Одинъ актеръ, сидевшій около, сталъ подтрунивать надъ Аверченко и, въ конце концовъ, заявилъ:

— Ведь завтра намъ всемъ уже придется бросать жребій — кому изъ насъ быть съеденнымъ… Что вы скажете, Аркадій Тимофеевичъ, если жребій падетъ на васъ и мы васъ съедимъ?..

— Что я скажу? — ответилъ, улыбаясь, симпатичный покойникъ. — Я скажу, что въ такомъ случае рискую очутиться въ дуракахъ.

Въ тотъ моментъ никто не понялъ этого загадочнаго ответа, но въ последніе годы онъ детально разъясненъ комментаторами писателя.