— Что жъ, бей… Зачемъ же сдерживать желаніе?.. Ударь друга, который не будетъ защищаться.

— Убирайся вонъ! Уходи!! Не будемъ просто встречаться и конецъ.

Все большее и большее удовлетвореніе расплывалось по лицу Зякина.

— Ну? Не правъ ли я былъ? Ведь я же знаю, что ты противъ меня что-то имелъ… Зякина, голубчикъ, не проведешь.

— Агафья! Марина!! Пальто и шляпу господину Зякину! Онъ уходитъ!! Уберите его отъ меня, или сейчасъ большой грехъ случится!..

Черезъ часъ озабоченный, грустный Зякинъ сиделъ у знакомаго Прядова и, покусывая большими желтыми зубами сухіе суставы пальцевъ спрашивалъ:

— Вы давно видели Вихменева?

— Вчера.

— Ничего ему про меня не говорили?

— Ничего.

— Не понимаю! Наверное, кто-нибудь другой наговорилъ ему про меня. Наверное, Утюговъ. Я уже давно замечалъ, что онъ на меня дуется. А сегодня прихожу къ нему посидеть — и что же? Онъ меня просто выгналъ!! Что вы на это скажете?

— М… да.

— Нравится это вамъ?

— Мм… да!..

— То есть, какъ «да»? Вы, значить, одобряете такое обращеніе? Соглашаетесь съ нимъ? Павелъ Петровичъ, я уже давно хочу спросить васъ: что я вамъ сделалъ, что вы меня не любите? Чемъ я заслужилъ такое недоброжелательное обращеніе? Я догадываюсь — это Вихменевъ вамъ что-нибудь наговорилъ? Или Сашинъ? или Кранцъ? Господи! Какой это ужасъ — быть опутаннымъ какой-то страшной невидимой сетью и не знать, откуда эта сеть, кто ее соткалъ для меня?!

Онъ уныло молчалъ, не слыша ответа. А ответь звучалъ, где-то въ серой дали, въ пространстве, безъ конца, безъ предела;

— Никто, какъ Богъ.

РАЗСКАЗЪ О НИНОЧКе КРОХИНОЙ

.

Я и хотелъ написать разсказъ о Ниночке Крохиной.

И сюжетъ хорошій, и настроеніе у меня было такое, что по силе и яркости написаннаго — критика признала бы "Ниночку Крохину" однимъ изъ удачнейшихъ моихъ разсказовъ.

Не судьба.

Такъ читатель никогда и не узнаетъ изумительной потрясающей судьбы редкой девушки — Ниночки Крохиной.

Только что я, дрожа отъ нетерпенія и остраго стремленія окунуться въ океанъ увлекательнаго творчества, взялъ несколько листовъ чистой бумаги и придвинулъ чернильницу поближе, какъ телефонный аппаратъ, стоящій на письменномъ столе, неистово зазвенелъ.

— Что?! — грубо бросилъ я въ трубку. — Что надо?!

— Ой-ой, что за кровожадность, — засмеялся где-то за несколько верстъ женскій голосъ. — Не въ духе?

— А-а, здравствуйте, — съ напряженной радостью протянулъ я, сжимая свободную руку въ кулакъ. — Ну, что новенькаго?

— Нетъ, вы лучше скажите, почему у васъ былъ такой сердитый тонъ?

— Да нетъ… такъ просто… Это аппаратъ шалитъ.

— Сердечный? — слышится лукавый вопросъ.

— Телефонный.

— Вы, можетъ быть, на меня сердитесь, а? За то, что я позавчера каталась на островахъ не съ вами, a съ Дрягинымъ.

— Нетъ, что вы… Пожалуйста…

— Ахъ, такъ?!. Нечего сказать — красиво. Такъ почему же выбыли такой злой сейчасъ, а? "Что"?!! Будто изъ пистолета выстрелилъ.

— Простите, но когда я спросилъ: "что?" я ведь не зналъ, что это вы меня вызываете!..

— А если не я, такъ съ другими нужно быть грубымъ?

— Да нетъ… Но дело въ томъ, что я только что уселся писать, — и поэтому всякій звонокъ можетъ легко сбить меня съ настроенія.