— Вотъ не думалъ. Когда я пишу свои разсказы я не подозреваю, что они могутъ разсмешить.

— Еще какъ! Вы знаете, почему я пришла къ вамъ? Я пришла поблагодарить васъ за хорошія минуты, которыя вы доставили мне своими разсказами. Ахъ, вы такъ чудно, такъ чудно пишете…

Почему-то делается жаль уплывшихъ сумерекъ, гулкихъ шаговъ и голосовъ неведомыхъ пешеходовъ и рояля, который тоже притихъ, будто сообразивъ, что онъ уже не въ тоне сумерекъ и голосовъ за окномъ.

— Некоторые ваши разсказы я прямо наизусть знаю…

— Вы, право, избалуете меня… Ну, какой же разсказъ запомнился вамъ?

— Я какъ-то не запоминаю заглавій. Однимъ словомъ, о чиновнике, который хотелъ учиться кататься на лошади, a потомъ упалъ съ нея и его родственники смеялись надъ нимъ и невеста тоже… отказалась выйти за него замужъ.

— Позвольте, сударыня… Да у меня нетъ такого разсказа.

— Быть не можетъ!

— Уверяю васъ.

— Значить, я что-нибудь спутала. Ахъ, я, знаете, такая разсеянная! Совсемъ, какъ та старушка въ вашемъ разсказе, которая забыла надеть юбку, да такъ и пошла по улице безъ юбки. Я страшно смеялась, когда читала этотъ разсказъ.

— Сударыня! У меня и такого разсказа нетъ!

— Вы меня прямо удивляете! Какіе же у васъ разсказы есть, если того нетъ, этого нетъ!.. Ну, есть у васъ такой разсказъ, какъ еврейка выколола въ шутку сыну глазъ, a потомъ повезла его къ зубному доктору.

— Въ роде этого: она не выколола сыну глазъ, a просто у него заболелъ глазъ; бедная мать въ суматохе схватила не того ребенка, завернула его въ платокъ и повезла на последнія деньги въ другой городъ къ доктору, у котораго эта роковая для матери ошибка и обнаружилась.

— Ну, да, что-то въ роде этого. Мы съ сестрой такъ смеялись

— Простите, но этотъ разсказъ не смешной; это очень печальная исторія.

— Да? А мы съ сестрой смеялись…

— Напрасно.

Мы молчимъ.

— Я вамъ сейчасъ не помешала?

— Нетъ.

— Вамъ, наверное, надоели всякія поклонницы!..

— Нетъ, что вы! Ничего.

— И вы на меня не смотрите, какъ на сумасшедшую?..

— Почему же?…

— Вамъ нравится моя наружность?

— Хорошая наружность.

— Нетъ, серьезно? Или вы просто изъ вежливости говорите?

— Зачемъ же изъ вежливости?

— Ну, вотъ, вы писатель… Скажите: можно было бы мною серьезно увлечься?

— Отчего же.

— А вдругъ вы всемъ женщинамъ говорите одно и то же?

— Зачемъ же всемъ.

— Я васъ видела недавно въ театре, и вы мне безумно понравились. Я тогда же решила съ вами познакомиться.

— Спасибо.

— Въ васъ есть что-то притягательное. Садитесь сюда.

— Сейчасъ. Въ какомъ театре вы меня видели?

— Это не важно. Вы, наверное, очень избалованы женщинами?

— Нетъ.

— Вы меня не прогоните, если я еще разъ приду? Съ вами такъ хорошо… Вы какой-то… особенный.

— Да, на это меня взять, — уныло соглашаюсь я.

— Я знакома еще и съ другими писателями… Съ Белясовымъ.

— Не знаю Белясова.

— Серьезно? Странно. А онъ васъ знаетъ. Онъ вамъ страшно завидуетъ. Говорилъ даже, что вы все ваши разсказы берете изъ какого-то англійскаго журнала, но я не верю. Вретъ, я думаю.

— Белясовъ-то? Конечно, вретъ.

— Ну, вотъ видите.