Эмиль

То, чего Эми не хватало в этом отпуске, а может, и по жизни не хватало, не нашлось — оно пришло само. Я это понял сразу: Джон был именно таков, как требовалось Эмилии, то есть попросту кошмарен.

Ботинки на нем были грубые и прочные, словно прямо отсюда он отправится покорять вершину Апо. Пешком. Зато кожаная куртка — выпендрежная и дорогая, дороже местных автомобилей. Вот только было ей до черта лет, трещины и потертости давно перестали быть дизайнерским приемом, но странным образом смотрелись еще круче. И шляпу Джон, похоже, носил не для того, чтобы прикрыть намечающуюся плешь или еще как-нибудь воздействовать на баб, а потому, что она спасала от дождя. Первые пять секунд.

Местные дожди похожи на режим полоскания в стиральной машине: тебя не только поливает, но еще и крутит из стороны в сторону, охаживая водяными струями, точно плетьми. А главное, начинается тропический ливень ни с того, ни с сего, никаких предупреждений в виде легкого дождичка. Хляби небесные разверзаются, как по волшебству, и обрушивают смертным на головы целые моря — и кажется, будто начался новый всемирный потоп.

Вот и мы с сестрой замерли на месте, боясь захлебнуться, сделав вдох. В двух шагах от нас радостно полоскались под дождем, точно под душем Шарко, мелкие дети и не боящиеся воды местные кошки. Джон и Ян бодро шли вперед, словно не замечая, что воздух внезапно превратился в воду. И только мы оказались захвачены врасплох на коротком переходе от паркинга до входа в клуб. Минуту назад вход был четко виден — черная дверь на фоне исписанной граффити стены, но под дождем мир растекся и поплыл, будто упавшая в воду акварель.

Не знаю, сколько бы мы с Эми еще простояли, растерянные, под небесным душем, но Ян с Джоном вернулись, буквально подняли нас обоих и понесли через стену воды, а мы, потеряв привычный ритм ходьбы, спотыкались на каждом ходу и едва сдерживали желание поджать ноги, как нашкодившие коты. Наши мужчины, легко пройдя тест на слаженность, впихнули нас, а потом и сами ввалились в дверь, за которой начиналось обычное клубное веселье: припудренные носы и реки «Кубы либре». И по инерции понесли нас прямо к стойке, не отвлекаясь на наши слабые протесты.

— Чего-нибудь крепкого, согреться! — не столько предлагает, сколько утверждает Ян. И предвкушающе потирает руки.

— Бегвиз? — скалится молодой бармен, глядя на стекающее с нас благословение филиппинских небес.

— Амихан, — уголком губ улыбается Джон.

— Непохоже, что ты делаешь заказ, — замечает Ян.

— Сандаану сейчас не до заказа. — Джон следит за барменом одними глазами, словно засадный хищник.

Сандаан, хорошенький, будто темнокожая куколка, смотрит на нас, как умеют только филиппинцы, с беззастенчивым, детским любопытством, от которого не хочется закрыться, и наливает, не спрашивая, несколько стопок текилы. Зато спрашивает Джон:

— Санда ан? — Кажется, что по имени зовет, а выходит раздельно. Бармен чинно, с достоинством показывает нашему спутнику оттопыренный средний палец.

— В чем дело? — пытается выяснить Эмилия. — Ты его как-то обозвал? Что такое это «сандаан»?

— Просто «сотня» по-тагальски, — пожимает плечами Джон.

— Его прозвали «Сотня»? — уточняет Ян. — И его это почему-то оскорбляет. Почему?

Интересно, мужики все такие тупые, один я исключение?

— Хватит, — затыкаю я их. — А ну пошли все… за столик.

— Он же не понимает по-русски, — всю дорогу до столика бубнит Ян.

— Он слышит слово, которое произносил каждую ночь десятки раз.