— Совершенства он ищет, совершенства, — хмурится Джон. — Я мало знаю об отце. Мне рассказывали, но все равно — мало.

— Кто рассказывал? — спрашиваю я.

— Тот самый рыцарь топора, о котором тебе разболтала Гиджил.

— Откуда ты?.. — не договорив, оглядываюсь и понимаю: тропинка, по которой Джон то и дело ходит в деревню, тянется за кустами вдоль всего пляжа. С нее прекрасно видно, что делается у кромки воды. И разговоры слышны — даже лучше, чем на пляже, где слова уносит ветер.

— Ладно, ты нас поймал. — Я поднимаю руки.

— Я поймал ТЕБЯ, — кивает Джон. — На том, что ты за них беспокоишься. Это хорошо.

— Так что рыцарь топора? Он кто, местный масон? — Я упорно возвращаюсь к теме.

— Он не всегда принадлежал к филиппинской ложе.

— Значит, рыцарь знал твоего отца? Помог тебе бежать? Нашел тебе хирурга? — Вопросы выстреливают один за другим, не требуя ответа. Какое мне дело, кто помог подростку, которым Джон когда-то был? Это дело прошлое. Меня гораздо больше интересует, кто поможет близнецам, которых, в отличие от Джона, папенька не отпустил до сих пор. И вряд ли отпустит, ведь они его лучший результат. — Что за опыты ставит твой отец?

— Равновесия ищет. — Джон пожимает плечами. — Какого-то божественного, блядь, равновесия.

Мне понятна злость сына, брошенного отцом, хотя можно ли назвать чудовище отцом — хоть кому-нибудь, включая Эмиля и Эмилию? Да, вивисектор платит алименты, приглядывает за близнецами — но всё это лишь преамбула к новым затеям, ужасней предыдущих. Кто так поступает с людьми?

— Трансплантологи, — отвечает Джон. Видимо, последний вопрос я произнес вслух. — Скоро они будут пересаживать головы, слыхал?

— Но ведь твой отец не трансплантолог! — Я не спрашиваю, я уверен: псих, сшивающий попарно собственных детей, не имеет никакого отношения к пересадке органов. Несмотря на всю криминальность этой области, создатель андрогинов ужасен даже на фоне торговли людьми.

— Отец хуже, — соглашается Джон. — Он практикующий мистик. Ему необходимо божественное равновесие. Коего достичь невозможно, в едином теле пребывая. — Джон с силой затягивает узел на стволе пальмы, точно мстит несчастному дереву. — Значит, надо сделать так, чтобы разум пребывал не в одном теле, а в двух разом, и лучше в разнополых.

— Ребис.

— Ребис.

Мы одновременно бросаем взгляд на хижину, в которой на легкой ротанговой кровати лежит, разметавшись во сне, двутелый Ребис, единственный в мире. Или не единственный?

— А остальные? — спрашиваю я. — Были же и другие?

— Были, — говорит Джон так спокойно, словно речь идет о собаках Демихова. — Несколько суррогатных матерей вынашивали двойни, а отец проверял, как лучше создавать разнополых сиамцев — до или после рождения. Многие не выжили. — Джон замолкает, но мне и без того ясно: те, кто выжил, оказались калеками, требующими заботы и денег. Ни того, ни другого папочка тратить не захотел.

Доктор Моро, истинный доктор Моро. Надеюсь, он не купил себе один из филиппинских островов, чтобы устроить там свое царство, свой ад на земле?

— Почему вы с близнецами похожи? — неожиданно — даже для себя неожиданно — спрашиваю я.

— Один банк спермы, — коротко отвечает Джон.