Не сказал. Пошел спать в ставший родным гамак, глотая невысказанные слова.

Хорошо хоть вайфай под пальмами ловит исправно. Наконец-то я узнаю, кто такой Нигредо. Вернее, что такое. Чернота и Тень. Каким боком все это относится к Джону — натуральному блондину с глазами, которые, даже когда темнеют от гнева, не темнее того же свинца?

— Джн, — невнятно бормочу я, пытаясь привлечь к себе внимание засыпающего напарника, — а пчему тбя звали Нигредо?

— Првая стдия, — так же невнятно отвечает Джон.

— А близнецов как звали? Альбедо?

— Цитринитас.

Я чувствую, что мог бы извлечь из этой игры словами много ответов на вопросы, чувствую, что эти прозвища — хлебные крошки на лесной тропе, знаки, оставленные кровавым маньяком для полиции, приглашение: поймай меня, если сможешь. Но обезболивающее начинает действовать, и сол нигер, черное солнце, втягивает меня в себя, точно озеро Коцит.

Эмилия

Надеюсь, Ян поможет нам с братом преодолеть выученную беспомощность, привитую нам в детстве, впитавшуюся в кровь, в гены. Мы словно собаки Павлова, которых лишили возможности влиять на свою судьбу, изменили нам рефлексы, научили истекать слюной от вспыхнувшей лампочки и трястись от ужаса, заслышав звонок, но не пытаться бежать из клетки. Мы не верим, что удара можно избежать. Мы сломлены и не пытаемся искать путь к спасению. И перекладываем эту задачу на плечи журналиста-авантюриста.

Ян наша надежда. Также, как Лабрис для Джона. Сам Джон — воплощение силы выживания, боль не задевает его и не умаляет, он научился жить с болью. Истории вроде вчерашней для него обычное дело. Вернее, это дело его жизни: отбивать атаки со стороны клана и пытаться отбить у врага выживших братьев и сестер. Так он и идет по жизни — бесстрашный, исполненный возвышенной безличности солдата. А Лабрис подбрасывает Джону смысл жизни, расшатывая систему изнутри. Ян, как и Джон, мог стать нашей ударной силой, но мы не рассчитали силу его любопытства.

Поэтому вопрос, заданный Яном, застает врасплох каждого из нас.

— Между Джоном и близнецами был еще один удачный эксперимент?

Мы обмениваемся взглядом «Кто бы мог подумать?», от которого люди самолюбивые вспыхивают, как спички. Однако Ян не обращает на наше фамильное высокомерие никакого внимания. Может, он привык: в его профессии найти тактичных людей не так-то легко.

Нам с братом ничего не известно про нашего предшественника, однако мы сразу понимаем: догадка Яна верна. Дядюшка Лабрис — белобрысый и сухопарый, как мы все, дитя бесполезной для клана одноплодной беременности, старательно держит лицо, выигрывая время. Я тоже держусь, но торопыга Эмиль уже выпаливает:

— С чего ты решил?

— Джон — Нигредо. Вы — Цитринитас. Должен быть Альбедо.

— Никогда не одобрял его дурацкой привычки, — ворчит Лабрис. — Детей нужно звать по именам, а не по собачьим кличкам.

— К тому же по кличкам легко вычислить, как продвигается эксперимент, — ухмыляется Ян. — Так был Альбедо?

— Был. Только удачным его не назовешь, — морщится дядюшка. — Не всякий выживший в том аду, в котором мой братец сатана, считается успешным результатом. Джон — пример сокрушительного фиаско.

— И чем же плох Джон? — сухо интересуюсь я.

— Он не отбеливается, — злорадно отвечает Лабрис. — Кадош надеялся, что мальчик, осознав свое несовершенство…

— Уродство, — мягко поправляет Джон. Дядя смотрит виновато, но не возражает.

— Словом, после черноты и депрессии должна была наступить стадия просветления и рождения новой личности, разделенной на красного короля и белую королеву, — продолжает он.