Кажется, наш человек-загадка отлично разбирается в видах, гм, стимуляции. И умеет пытать так, что жертва наилучшим образом выполнит приказ и лишь потом позволит себе расслабиться в глубоком обмороке. Кто обучил тебя таким вещам, братец?

Эмилия

Наверняка мы с Эмилем думаем об одном и том же. Я похлопываю брата по руке: терпение, терпение. Когда-нибудь Джон расскажет нам всю свою жизнь. Или мне, только мне.

— Сейчас речь не об этом. — Ян пресекает невысказанные вопросы. — МЫ, — он подчеркивает интонацией, — никого пытать не будем.

— А кто будет? — спрашиваю я.

— Один смешной мафиози по кличке Король, — не слишком проясняет ситуацию Ян.

— Кто такой Король?

— Никто. — Джон молчит, что-то такое переваривая, давя в себе, загоняя обратно по щелям, по закоулкам своей черной, но удивительно бесстрашной души. — Главная шишка десяти кварталов.

— Десяти кварталов чего?

— Города. Знаешь, есть такие боссы, крышуют мелкий криминальный бизнес, всякое жулье, дилеров, притоны, бордели — и считают себя королями.

— У нас этим полиция занимается, — хмыкает Эмиль.

— Не занимается, а получает откаты за слепоглухонемоту, — возражает Ян. — Уж поверь. У нас тоже короли бензоколонок и бардаков имеются. Короли-администраторы.

— Кем бы ни был Король, главное, что он мечтатель, — продолжает Джон. — Ему хочется сказки. Только в мире, где он живет, сказок нет и не предвидится. Поэтому Король поверил в мою семейную легенду.

— В сказку про философский камень? — приподнимается Эмиль. Я дергаю его за руку: сядь, не перебивай. Дальше, похоже, еще интереснее.

— В нее. И Королю втемяшилось завести себе алхимика.

— Зачем? — недоумевает Эмиль.

— Затем же, зачем и остальным королям: захотелось золота и бессмертия.

— Он в курсе, что магистериум — не… — Я верчу кистью в воздухе, словно показывая эфемерность королевских надежд на ценность неконвертируемой тинктуры.

— Я объяснял. Но у Короля голова тверже любого камня, хоть бы и философского, — ухмыляется Джон. — И он вбил себе в голову, что ему необходим ручной гений. Чем безумней, тем лучше.

— Что он сделает с отцом? — спрашиваю я. Не знаю, руководит ли мной любопытство или милосердие, но я должна знать, должна.

— Скорее всего, запрет. Предоставит лабораторию и за периметр не выпустит, — пожимает плечами Джон. — В общем, все то же самое, что и в клинике.

— Как-то оно не тянет на страшную месть, ребята, — смеется Эмиль.

— Еще как тянет, — возражаю я. — Представь себе: Кадош больше не глава древнего рода, не рыцарь ложи, он больше не работает на себя, не воплощает своих замыслов, не выражает СЕБЯ. Он шестерка какого-то самозванца из низов, короля городских помоек. И если, прости господи, Король говорит: прыгай, алхимик! — наш дьявольски гордый папенька только спрашивает: как высоко?

Мы смеемся тихим, зловещим смехом, воображая себе эту картину.

— Мы влипли. — Ян закрывает руками лицо, трет щеки и лоб, будто со сна. — Все равно не понимаю.

— Чего не понимаешь? — Эмиль тянется, дергая меня, чтобы погладить своего паникера по голове: — Чего не понимаешь, Ян?

— Как нам уговорить его.