Возможно, следующие два-три десятилетия мы будем кочевать с острова на остров, прячась то в белокаменных виллах вроде этой, то в трущобах Дымящейся горы. Представив себя закопченным углежогом, пихающим в угольную яму обломки досок, я невесело усмехнулся: пожалуй, гарь и пепел, размазанные по всему телу и крепко сцементированные потом, послужат маскировкой лучше любого грима.

Однако сейчас я пью отличное пиво и чувствую себя запойным пьяницей, весело гуляющим по пепелищу собственной жизни. Больше всего мы любим вещи, которые нас убивают. И чем быстрее они нас убивают, тем сильнее любим. Будь Эмиль алкоголем или наркотиком из тех, что только тронь — и остаток твоей жизни сократится до трех лет, я бы его и вполовину не так любил, как сейчас, когда мне, судя по всему, осталось несколько недель, а может, дней. Я пытаюсь наслаждаться тем, что по утрам добрый человек подносит опохмелиться, а вечером — нажраться по-новой. Пей в три горла, пей, как рыба, скоро закончится и вино, и добрые люди, и твое короткое запойное счастье. Скоро, скоро позвонит наш человек в борделе, произнесет нарочито небрежное: «Tumating siya» — и все, ты попал, Ян. Как же по-черному, по-страшному ты попал.

Когда-то остров, приютивший нас, служил базой не то контрабандистам, не то маоистам, не то сепаратистам. Не знаю, кто навел на него Лабриса, но дядюшка знатно обжился в бывшем маяке, переделанном в виллу. Скала под домом вся изрыта, дыра на дыре, выходы на четыре стороны света, у каждой пещеры на уровне моря — по причалу. Случись здесь облава, понадобится целая армия копов, чтобы блокировать их все.

Не знаю, кому придется тикать с острова первым, но встреча с представителями Короля назначена здесь. Будем делить шкуру неубитого медведя, продавать того, кто троим из нас приходится отцом, одному — братом, одному — почти тестем. Или свекром. Это нехорошо щекочет нервы, напоминая продажу Иосифа родными братьями за двадцать сребреников: пусть тот и был преогромной занозой в заднице у всей семьи, баламутом и хвастунишкой — стоило ли продавать его в рабство? «А что с ним было делать? Они же бросили его в колодец, в пересохший колодец и ушли, чтобы не слышать его криков… Так же поступить с Ребисом? Вон сколько колодцев в этой скале и все пересохшие, видать, контрабандисты искали воду, да так и не нашли», — бормочет невнятицу голос в моей голове. Меньше гипноза, больше пива.

— Лодка. Будет здесь через час. — Джон, как всегда, подошел неслышно и встал рядом, глядя вдаль. Это я, сухопутный турист, любуюсь на воду, смотрю и не вижу. Джону море подает сигналы, сухо и по делу.

Теперь и я вижу лодку, яхту на горизонте и белую нить пены в кильватере. Король прибыл. Пора предупредить Лабриса и близнецов, что переговоры начнутся раньше, чем мы рассчитывали.

Лабрис сразу полез в ноут, проверять какие-то списки и графики. Его административный гений давно составил схему, по которой мы все получим свою выгоду — кто-то большую, кто-то меньшую, но купиться должны все, включая, кажется, людей Короля. Людишек, шестерок. Не понимаю, зачем было включать в формулу еще и интересы свиты. Но для Лабриса мелочей не существует. А может, ему просто нравится просчитывать и пересчитывать вероятности дни и ночи напролет.

И все-таки Лабрис просчитался.

Я это понял, как только в комнату вошел не тот человек, которого мы ждали. Король мог оказаться каким угодно: бритоголовым братком из тех, кто прошел весь путь от быка до главы мафии по крови врагов и соперников; надменным папенькиным сынком, получившим криминальный бизнес от родителя; хитрым пролазой-иммигрантом, сколотившим банду и с нею достигшим вершин преступного дна.