Ян смотрит на Эмиля беспомощно, так же, как смотрел недели две и целую вечность назад, во времена, когда мир вокруг еще не пропах злом. Неужели он не чует адскую вонь, которую обоняем мы с братом, ловя в благоухании тропических островов ноты горящей серы? По моим смутным, детским воспоминаниям, что хуже кошмарных снов, когда-то мы жили там, где все пахло дьяволом, дымным и старым. Дьявол любил прикидываться слепым и беспомощным, поджидая только момента, чтобы оттяпать голову чужаку, который поверит в его беззащитность и сунется наудачу.

Зачем я это вспоминаю?

— Не будем уговаривать, — ласково увещевает брат. — Это не понадобится. Кадош сам пойдет в капкан.

— Ты уверен, что у нас получится? — спрашивает Ян, цепляясь за Эмиля.

— Конечно, получится. Непременно получится, мы справимся, мы все сделаем, как надо, — приговаривает Эмиль, водя кончиками пальцев по лбу, кружа большим пальцем по Яновой щеке, смотрит в глаза безотрывно, голос брата становится низким, гулким, точно колокол.

Такое чувство, будто я уже слышала подобное — и тембр, и слова. Давно, в детстве. И если поднапрячься, удастся вспомнить дословно все, что вещал раскатистый, грозовой голос, лишенный тела.

Голова у меня запрокидывается, рот открывается в беззвучном крике, руки самопроизвольно дергаются, я не понимаю, сижу я или стою, а может быть, уже лежу или плыву в серебряном мареве, стремительно меркнущем…

— Пережми, держи-держи-держи, пакет давай, пакет!

Все ясно, у меня опять паническая атака, она выпьет из меня все силы, потом я буду спать полдня и никогда не вспомню глаз, цветом как свинец, и голоса, словно ворчание дальней грозы: вы сделаете все, как я велю, вы все сделаете по слову моему, вы никогда не покинете друг друга, расставание для вас означает смерть…

— Я помню, — хриплю я ссаженным горлом. — Твою мать, Эмиль, пусти меня, я вспомнила.

— Что вспомнила? — шепчет мне в ухо брат, терпеть не могу, когда дышат в ухо, и Эмиль это знает, зараза…

— Сигнатуру атаки. Я знаю, чем нас кодировали.

— Молодец! — Брат баюкает меня в объятьях. Как я буду жить без этого в своей новой одинокой жизни? А, ладно, буду приезжать, врываться в его личное пространство и требовать меня убаюкать.

— Сам ты молодец, — шиплю я. — Гипнотизер хренов. Где только научился?

— Я не учился, — растерянно говорит Эмиль. — Оно само.

— К психиатру бы вас, — ласково произносит Ян. — Обоих.

Как будто мы можем пойти или не пойти куда-нибудь поодиночке. Да и зачем нам мозгоправ? Вцепится клещами в какой-нибудь солнечный зайчик на одеяле и вытянет из тебя всю душу через рот.

Осыпая все вокруг золотом, над нами, точно по заказу, проплывает рой данаид, вспыхивая, словно золотой сульфур в серебре облаков.

— Не к добру, — бормочет Ян, провожая глазами вьющуюся над морем рыже-золотую сеть.

Ян

— Вы не знаете моего брата, — бубнит Лабрис в нашу очередную встречу. — Вы не готовы к встрече с ним.

Он глядит на меня тусклыми голубыми глазами, бесцветный, точно моль, не похожий ни на Джона, ни на близнецов с их непобедимым обаянием золота и серебра. Обаянием, которому невозможно противиться, если ты простой смертный.

— Еще раз, — приказывает дядюшка, и Эмиль, вздохнув, погружает меня в транс, третий раз за день. Мне кажется, он делает это с той же легкостью, что и в первый, и во второй раз, но оба — и дядя, и племянник — уверяют, будто мое сопротивление растет. Подбадривают друг друга, что я смогу сопротивляться Кадошу, когда тот попробует меня зомбировать.