— Или немного божественной харизмы.

— И как…

— Ян, — перебивает меня Джон, — потерпи три дня. Всего. Три. Дня.

Я умолкаю, смирившись. Придется мучиться неизвестностью в одиночестве, нечестно перекладывать на Джона свою тревогу и нетерпение. Я думаю о том, что еще придумает Ребис, хитрый лис, вильнувший хвостом через моря. У него есть несколько дней форы, потом лисья охота начнется. Надеюсь, Король окажется прирожденным фоксхаундом.

В течение трех дней мафиози свяжется с нами. В прошлый раз, заметив: на маяке шуруют ловкие люди в бронежилетах, Король улетучился, раз — и будто не было его. Так умеют исчезать под шумок мелкие воришки да уличные драг-дилеры, расходный материал преступного мира.

Мы выходим с базара и бредем куда-то в темноте, освещенной редкими фонарями. Я размышляю о том, во что верю, а что знаю. Получается смешной перекос: если не знать физики, приходится верить в незыблемость ее законов. Не знать, а верить: ты не оторвешься от земли и не улетишь в космос. Я верю, что мне удастся не только спасти, но и удержать Эмиля, он не оторвется от меня и не улетит куда-нибудь, где ему будет лучше, чем со мной. Но где он сейчас и что с ним?

— Лабрис знает, куда везут близнецов?

— Наверное, в Японию, — пожимает плечами Джон.

Сейчас я должен спросить, почему в Японию. А Джон — ответить: почему бы и нет? Дурацкий диалог, который ничего не даст. Но я упрямо спрашиваю:

— Почему в Японию?

— Море дьявола. — Джон, как всегда, хамски лаконичен. Он, похоже, считает меня своим другом, а в этой семейке с другом разговаривают так, словно у вас не только одна душа на двоих, но и одна память. Я злюсь:

— Какое еще море дьявола?

— У японских берегов. Там мертвые воды, Эмилия передала: второй день ни птиц, ни китов, ни дельфинов. Маячок подтверждает. Опасное место. То штиль, то шторма.

— И куда они идут?

— Дойдут — узнаем.

Что еще я хочу выведать у Джона, который то ли сам не при делах, но умело маскируется, то ли не хочет впутывать меня еще больше, чем я уже впутался?

— А Лабрис чем сейчас занимается?

Я имел в виду, чем брат Ребиса занимается последние дни, но Джон, заразившись моим упорством, гнет свое:

— Кайфует перед тремя мониторами. Наслаждается ощущением, как вскипают его мозги.

— И долго он будет наслаждаться?

— Дядя будет возиться со своими прогами всю оставшуюся жизнь, завещает нам свои разработки, мы забросим их на чердак вместе с компом, а через столетие комп найдет сопляк, любитель электронных раритетов, ботан, которого девочки не любят. Он-то и доведет дело Лабриса до конца, создаст себе идеальную партнершу и будет с нею трахаться, пока его не женят на дочке делового партнера. В общем, до восстания машин никто из нас не доживет, и внуки наши не доживут, и правнуки. Хотя начало ему, скорее всего, положит дядюшка. У тебя хватит духу выполоть плевел лишнего знания, Ян?

— Чувак, это же сюжет «Терминатора», — смеюсь я. — Ты не шутишь? Нет. Ты не шутишь. И полагаешь, с подачи вашего дяди машины уничтожат человечество. Если раньше его не взорвет генетическая бомба вашего отца.

— Далась всем эта генетическая бомба… — ворчит Джон. — Как будто она что-то меняет. Восемь процентов азиатов — потомки Чингисхана. А все мы — потомки игрек-хромосомного Адама. Это влияет на человечество? Да ни на столько. — Джон складывает указательный и большой палец ноликом. — И вообще… Перемени папаша гаплотип хоть у миллиарда людей на свой, Лабрисово изобретение приведет человечество в бутылочное горлышко — и все.