Эмиль привычно молчалив. Слушает нашего нового знакомого, следит за его лицом, не отвлекаясь ни на безмятежные небеса, ни на тихое, сонное море. Что-то он увидел в «ротвейлере», мой пугливый, осмотрительный брат, вечная добыча хищников — добыча умелая, опытная, мастерски уходящая от погони. Ребисовы гены. Мы первый раз участвуем в том, как отец путает следы. Цель и ход игры вне нашего понимания, однако мы хотели бы понять.

Поговорив с любителем тайфунов, расходимся в разные стороны с чувством проделанной работы, рискованной, но важной. Например, принятой или посланной шифровки. Я жду от Эмиля разъяснений или хотя бы предположений. Брат молчит.

Молчит он и тогда, когда Кадош перестает уговаривать и принимается пугать. Рассказывает о посещении дешевых борделей, о страшных, нечеловеческих унижениях портовых шлюх. Описывает быт цирковых уродцев. Раскрывает перед нами беззаконные, беспощадные недра современной Азии, где все идет как идет, по власти местных богов, а власти человеческие появляются лишь мельком, точно кондукторы в трамвае. Но и тогда безбилетное беззаконие не сходит с места, которое застолбило и считает своим. Эмиль усмехается презрительно и глядит на отца смущающе-опытным взглядом: думаешь, я испугаюсь? Я испугаюсь чужих плохих дяденек и от этого страха соглашусь на все твои условия?

Я-то знаю: Эмиль бы согласился. Не от страха за себя, но от страха за меня — наверняка. Однако Ребис не уверен, что у него получится сломать нас, а потом возродить из руин. Он выбирает полумеры.

Через несколько дней яхта прибывает в порт, и команда сходит на берег. Логичней всего запереть пленников в каюте, но вместо этого нас берут «в коробочку», сводят на твердую землю, а там на хаммере длиной в целый квартал везут в отель. И даже обещают пригласить портного. Давно пора, а то разрезанные матросские обноски, завязанные на животе узлом, идут нам необычайно: поставить на паперть — все медяки наши. Впрочем, с привычкой к личным портным каким может быть ощущение от простой одежды, кое-как приспособленной для непростых тел?

Однако мы с братом не настолько слепы, чтобы не замечать голодных взглядов, брошенных на нас, пока мы в драных рубахах и обрезанных джинсах неприкаянно бродим там, куда нас привозят — по пляжам, палубам, коврам… Мы выглядим так, как и планировал Ребис — вожделенно. Сколько же Абба Амона химичил с наследственностью, делая из нас не просто парочку тощих белобрысых подростков, но психотропное оружие модели «Юный Кадош».

К тому же в стиле гранж мы смотримся намного… ближе к народу.

Эмиль так и сказал:

— Надо быть ближе к народу, — тоном аристократа, наступившего в собачье дерьмо.

А теперь мы возвращаемся на свой Олимп. Олимп, надо признать, довольно плохонький. Самый шикарный отель на побережье обещает эксклюзив и оллинклюзив. Впрочем, приморские и горнолыжные курорты все одинаковы. Светская жизнь в таких местах держится на одних и тех же людях: прайды светских львов, льнущие ко всем подряд шлюхи, приглядывающиеся к жертвам шулера, поставщики особо чистого кокса и веселых таблеточек, числящиеся в розыске мафиози и политики, словом, пена и накипь, всё, что плавает поверху и считает себя важнее того, что внизу. Крупная рыба на мелководье заходит нечасто, в поисках острых ощущений, а следом за акулами перемещаются стаи мелкой рыбешки, светские львы и дорогие шлюхи, ловкие шулера и отставные политики.

Когда в отеле оказываемся мы, местная публика не знает, к какой категории нас отнести. На их взгляд, наше появление было бы привычно и правильно, окажись мы с братом артистами какого-нибудь шоу, а papa — нашим антрепренером. При этом мы в своих лохмотьях и прическах bed hair больше походим на освобожденных заложников.