Смеюсь недобрым смехом: Абба Амоне, похоже, не позавидуешь! Неудивительно, что он опробовал на нас все средства подчинения, от невозмутимых бодигардов до беспощадных тюремщиков, игнорировал нас и запугивал. Единственное, чего Ребис не смог — убедить своих младшеньких, Цитринитас, что они на свободе.

Заключенный, не подозревающий, что он в тюрьме, не пытается сбежать. Но как только понимаешь: ты в тюрьме, — появляется желание, а главное, возможность побега.

Глава 8. Прилетевшие на урагане

Ян

Джон Кадош — единственный псих в мире, решившийся использовать ураган в качестве транспортного средства. И я — единственный в мире придурок, купившийся на план психа! Не знаю, что они делают с собой и со мной, эти Кадоши, но похоже, все они ширяются опасностью, будто грязной, разбодяженной дурью от вороватого дилера, вечно рыщут в поисках кайфа, который бы не ограничивал их способности, а наоборот, раскрыл их. Что они получают в ходе своих бешеных поисков? Недолгое освобождение от требований осторожной, пугливой плоти. Плоти, которая, вопреки взвинченному разуму, намерена жить долго, со вкусом стареть и умереть в комфорте.

— Йух-ху-у-у!!!

От вопля Джона я вскидываюсь, всхрапнув, точно лошадь. За несколько часов кружения в штилевом центре тайфуна я, похоже, освоился до полной потери чувства опасности и просто-напросто заснул. Видел во сне странные вещи, которые вижу всегда и стараюсь запомнить: вдруг удастся найти в них послания и подсказки от того, в кого я не верю?

— Скоро прилетит хабагат! — вопит Джон, как сумасшедший, вцепившись в штурвал нашего старого, такого старого самолета. — Он непредсказуем, как женщина, которой дали красоту и отобрали сердце!

Хабагат. Что такое хабагат? Ветер с моря? При чем тут ветер? Он может думать о чем-нибудь другом, этот адреналиновый торчок, кроме стихии, в которую влюблен почти так же, как в Эмилию? А может, и больше, чем в Эмилию.

За то время, что я бегаю за Джоном, за Нигредо, за Кадошем-младшим, словно пес, я в полной мере прочувствовал его страсть к воздушному океану, символу свободы, которой у Нигредо никогда не было. Нет ее у Кадоша-младшего и сейчас. Наверное, поэтому ему так неймется освободить Эмиля и Эмилию, освободить Эмилию от Эмиля, освободить младших Кадошей от старших, освободить от старших Кадошей мир. Я удивляюсь, что он не прибегнул к самому примитивному, стихийному решению проблемы — прибить свою родню насмерть. Например, уронив их в самолете или уронив самолет на них. Хотя кто знает, помогло бы это? Пентагон падение авиалайнера не уничтожило.

Под глуповатые, как обычно со сна, мысли, я едва заметно потягиваюсь, позевываю, еще не понимая, что самолет СНИЖАЕТСЯ! Йух-ху-у-у!

«Сессна» филигранно уходит от черной, подсвеченной молниями стенки колодца, величественной, будто Вавилонская башня, вывернутая наизнанку. Снаружи (или изнутри — мы ведь в самом сердце урагана) валы облаков золотит солнце, проникая через небольшое, протяженностью в пятнадцать-двадцать километров, око тайфуна. Мы летим по широкой спирали, удерживая самолет от того, чтобы вернуться в циклон. Ветра, скрученные в воронку, движутся рядом с нами, медленно, неотвратимо, точно мельничные жернова. Да и сам циклон не торопится, с черепашьей скоростью наползая на Ликейские острова.

А я смотрю вниз, счастливый до колик. Наконец-то под нами суша. Не волны величиной с дом, не белые от пены кони Посейдона — суша! Мне хочется кричать, как вахтенному: земля-а-а! Но вместо этого я ору:

— Тормози-и-и! — и пытаюсь схватить пилота за руку, будто при заносе.

Но Джон не сердится, он хохочет, словно бог грома Раммасун, обрушивший воды и ветра на головы филиппинцев в прошлом году.