— Я в чужих играх не участвую, — мрачно отвечает тот. — Я играю по своим правилам.

— И что это за правила? — спрашиваю я. Не подведи меня, брат мой, муж мой.

— Пусть он вас вылечит. Пусть отделит аниму от анимуса. А потом… Потом я убью нашего отца. — И Джон улыбается. Светло и ясно. Как ангел, ангел мести.

— Тогда зачем тебе Король и Клаустра? — не срываясь в трагическую паузу, быстро спрашивает Ян. Ему плевать на Кадоша. На всех Кадошей в мире — кроме одного. Но он старается быть милосердным.

— Чтобы вытащили меня из петли. Меня ведь могут посадить и даже казнить за ужасное, ужасное преступление. Здесь это быстро делается. — Джон улыбается, а я никак не могу вспомнить, как дышать.

Я не знаю законов. Никаких — ни индийских, ни европейских. Есть в Индии мораторий на смертную казнь? И чем она хуже пожизненного тюремного срока за отцеубийство?

— Зачем им это делать? — Ян неумолим.

— Затем, что только я знаю, как получить ту дрянь, которой забавлялся Ребис, добывая реквизит для черной расаяны, для темной майтхуны, для золотого питья.

— Не подскажешь, как? — небрежно спрашиваю я, пытаясь скрыть свой страх. Ох и крепко же ты влип, Джон. Мы влипли.

— Подскажу. Вся информация у Лабриса в его заоблачных хранилищах. По его железкам разбросаны пароли, явки, адреса. Сейфы на островах и в ложах. Ни один Флинт не закопал столько кладов, сколько наш папенька.

— Ты уверен, что Клаустра захочет обменять твою жизнь на эти сказки? — Ян настроен скептически. Мы с братом, кажется, тоже.

— Уверен. Помнишь, ты рассказывал мне про алтарь в доме?

— А при чем тут буцудан?

— Притом, что он не Клаустры.

— А чей? — изумляется Ян.

— Дядюшкин. Дядя мой буддист, остальные Кадоши черт его знает какой веры. Алхимической, наверное. Моя мать, думаю, и вовсе атеистка, ее интересует что угодно, кроме воли богов.

— Может, знаешь, и чьи имена на табличках? — интересуется Ян.

— Знаю. Имена близнецов и… самой Клаустры.

— А твоего нет? — почему-то шепотом спрашиваю я.

— Нет. Я здоров и весел, словно черти в аду, — усмехается Джон. — Дядюшка за меня не беспокоится. Он боится за вас и за женщину, которая ему дорога.

— Лабрис любит Клаустру? — хором выпаливаем мы с братом.

— Не знаю, — пожимает плечами Джон. — Когда я взламывал пароли и заглядывал в семейные фото, там было много ее фотографий. И этого дома, и даже алтаря.

— А Лабрис знает, что ты ломал его комп? — Ян по-прежнему задает вопросы по делу, отбросив сентиментальные подробности.

— Знает, не раз меня ловил. Он и рассказал мне, что за штука буцудан, почему в нем держат всякие штуки для обрядов, от чего помогают таблички-ихаи. Когда-то там была табличка с моим именем, но потом я освободился от Джин — и с тех пор в ней нет надобности.

Вот это вряд ли. Мой неубиваемый, больной на всю голову Джон, думаешь, твоя привычка попадать в нужное место в нужное время через глаз бури — здоровое чутье, а не наследственная адреналиномания?

Джон подходит ко мне, берет мое лицо в свои ладони, смотрит и, не найдя того, что ищет, отстраняется. Я могу описать свое состояние как смятение, когда он увеличивает расстояние между нами, продолжая гладить мой подбородок, шею, ключицы.

Эмиль

Эмилия хорошо держится, и один я знаю, чего ей это стоит.