Джон пытается не оставить себе выбора. Ему нужно не иметь выбора, чтобы жить дальше, переть, как танк, к цели, которую выбирает не Джон, совсем не Джон. Ему нужно знать: позади ничего, кроме выжженной земли, впереди — мишень, в руках — оружие, в голове — голос, твердящий: просто сделай это. Просто. Сделай.

Вот что сотворил отец с собственным сыном. Ах, Кадош, Кадош…

— У него много возможностей, но они не безграничны, — мягко говорит Эмиль. Так мягко, словно он психиатр, а мы все не то санитары, не то психотики с обострением. — И все-таки отец может сделать так, чтобы Эмилию рано или поздно оплодотворили под видом лечения осложнений, а вы даже не будете знать, что Эми носит чужого ребенка. Наконец, она может оказаться жертвой изнасилования.

— Я убью тебя, — слепо пялясь в дверцу кухонного шкафчика и обращаясь к тому, кого здесь нет, твердит Джон. — Я тебя убью. Ты сдохнешь на моих руках. — В его глазах все уже свершилось: быстрая смерть и черная, холодная пустота.

— А почему у тебя не карие глаза, знаешь? — внезапно спрашивает Эми. Словно обрывает инфразвуковой сигнал, сводящий нас всех с ума.

— Что?! — Джон оборачивается так осторожно, будто в его теле заржавел и крошится каждый сустав. — Эмилия… Ты в порядке?

— Я-то в порядке, — кивает Эми. — Не ко времени вопрос, но сейчас всё не ко времени. Джон. У твоей матери, у всей твоей родни карие глаза. У отца — голубые. У тебя тоже должны быть карие, если ты сын Ребиса. Так чей ты сын, Джон?

Сейчас глаза Джона цветом напоминают свинец — прямо как в определителе, тяжелый металл серебристо-серого цвета с синеватым оттенком. Он потирает щеку, выступившая к вечеру щетина шуршит, точно бумага.

— Должен быть сыном Ребиса. Думаешь, Клара мне не мать?

— Скорее всего нет, — пожимаю плечами я. — Опять кто-то провернул ваши семейные шахер-махеры, о которых мы ничего не знаем и никогда не узнаем. Но ты, Джон, можешь оказаться чьим угодно подкидышем в Кларину матку. Сыном Лабриса, например, от какой-нибудь голубоглазой блондинки.

— От блондинки по имени Ребис, — ворчит Эмиль. — Хорош уже выдумывать латиноамериканский сериал, Яник.

Я невольно улыбаюсь на смешное обращение и потираю руки:

— Ну вот что, Тень, отцеубийство отменяется. Ты можешь верить, что Король и Клаустра заинтересованы в алхимическом наследии твоего папочки, тебе может казаться, что убийство отличный способ борьбы со скукой, но знаешь ли, грязь смыть легче, чем кровь.

— Что ты хочешь сказать?

— Хочу сказать, что мы все выясним, прежде чем убивать кого бы то ни было! — назидательно говорю я. — При этом на нас выльется тонна ваших фамильных секретов, грязных, словно небесная река Ганг, спустившаяся на землю. Никогда не спускайтесь на землю, если у вас есть такая возможность. Земля невозможно грязное место.

Джон взирает на нас глазами цвета свинца, не положенными сыну Клаустры по определению, по происхождению, по законам Менделя. Что-то мелькает в моей голове, точно пойманный на тонкое лезвие солнечный блик — предупреждением или предвкушением смертельной опасности…

— А есть такая штука… — С трудом продираюсь сквозь собственное невежество, чтобы сформулировать очередную гипотезу про завоевание мира кланом Кадош. — …есть такая штука, которая превращает слабые аллели в сильные? В доминирующие?

— Рецессивные в доминантные? Нет, — небрежно отвечает Джон.

— Есть неаллельные гены, — быстро возражает Эмилия. Будто мяч отбивает.