Мне, женщине, полагается висеть у мужчины на сапоге и выть: не пущу! сокол ясный, на кого ж ты нас покидаешь! — и всё такое, женское. Однако будь я проклята, если стану вести себя подобно нормальной бабе. Не для того брат отдал мне половину своей мужественности, чтобы при каждом испытании судьбы я превращалась в лягушку и бестолково барахталась, пытаясь сбить масло… из кипятка. Хватит действовать наугад. Кому-то в нашем героическом лягушатнике пора думать так, как думают цапли.

Джон, дорогой мой Джон, ты так хочешь быть истинным Кадошем, что сам себя провел через преступление и подвиг, через грех и искупление, надеясь прийти к неуязвимости. Деятельные существа эти Нигредо: от когнитивного диссонанса, не отпускающего ни на секунду, словно зубная боль, они уходят в смерть, которой служат проводниками и спарринг-партнерами. Им поминутно требуется выбор, они не дают себе времени пораскинуть мозгами, нет-нет, Нигредо нуждается в действии, как хорошо ворваться в ставку врага на белом коне, окунуться в риск с головой, отыскать в нем себя, хотя потерял ты себя давно и не здесь…

Ты истинный сульфур, философское золото, разжигающее в человеке демоническую суть. Когда я гляжу на тебя, у меня дыхание перехватывает от похоти и чувства потери. Ты возвращаешь меня к началу, к первоматерии. И сколько ни тверди разум: ты предназначена истинному золоту! — Джон влечет меня сильнее.

Пусть мы с братом — электрум, самородный сплав золота с серебром в радужном сиянии величия и славы, но мои ионы тянутся к тебе, мой Меркурий. И кто же станет нашей медью? — спрашиваю я себя.

Все идет к тому, что кто-то, разъединив меня и брата, должен соединить меня с Джоном. Он или она даст мне шанс, возможно, последний.

Но как растолковать моим мужчинам, что только медь, Венера, а не Марс, смертоносное железо, подарит мне ускользающую жизнь? Язык символов мужчинам чужд, они поклоняются действию. Понять меня может только брат или отец, носители женского начала.

Эмиль

Обед мы все-таки приготовили. Когда стало слишком много вопросов, Эмилия ушла в себя, задумалась о своем, о женском, приоткрыв перед нами самый краешек окружающих ее тайн и таинств. А я вдруг осознал: совсем скоро Эми носить ребенка (у нее нет и не будет возможности ни отказаться, ни даже выбрать время), но мне уже не доведется участвовать в его зарождении и появлении на свет. Сестра останется ОДНА. Это пугает. Выдержит ли она? Мы ведь никогда не разлучались. Как анима и анимус. Что с нами будет, когда наши тела и сознания разделят? Насколько слабее мы станем?

— А с чего Джон решил, будто Ребис хочет нас разделить и вселиться в нас, словно дьявол? — спрашиваю Эми вполголоса, пока мы в четыре руки шинкуем овощи.

Никто нас не слышит: так ловко получилось занять весь стол разделочными досками, выпуклыми боками тыкв-горлянок, извивами змеиных и мексиканских огурцов, душистыми горами перца, сладкого и острого вперемешку. Надеюсь, мы ничего не перепутаем и нашу стряпню можно будет есть, не выгорев изнутри.

— Зачем иначе он нас сшил? — вопросом на вопрос отвечает сестра. — Джон рассуждает так: Ребис объединил мужчину и женщину, рожденных отдельно, в одно тело, чтобы впоследствии использовать их тела для себя, гермафродита. С комфортом. К его вселению в нас мы будем уже не мужчиной и женщиной, а чем-то третьим.

— Бигендером, — усмехаюсь я.

— О, я тебя умоляю, не пошли! — Эмилия с размаху ударяет по тыкве, разрубая ее, точно плоть врага. — Каким еще бигендером? Все равно что сравнивать чувака, любящего носить женское белье, с Ардханаришварой.

Она права, дурацкая современная теория даже рядом не лежала с тем, кто всю жизнь ощущает в себе два источника гормонов, две нервных системы, два подсознания и, как результат, два разума.