— Интересно, поведут нас в какой-нибудь храм Ардханари? — бормочу я, терзая мякоть тыкв, пахнущую Хеллоуином. — Это, можно сказать, наш покровитель. И Ребиса, если уж на то пошло.

Эми замолкает, снова уйдя в свои мысли. Так мы и оставляем тему, не договорив.

Не возвращаемся к ней и за обедом, когда «Три К» — Клаустра, Король и Кадош — присоединяются к нам за столом. Хотя, чувствую, мы могли бы поднять любую тему, а не только те, что приличествуют трапезе. Нам ли вести светские беседы? За столом сидят трое убийц, две потенциальные жертвы, один защитник и одна темная лошадка. Все мы повязаны заговором молчания, наши узы скреплены столкновением рук над блюдом с карри, преломлением хлеба и распитием пива.

Клаустра удивляет тем, что молчит. Мы, мужчины, привыкли к говорливым женщинам в летах, болтающим в любом обществе и даже в одиночестве, уверенным, будто их монологи поднимают собеседникам настроение, способствуют дружбе и доверию. Привыкли и терпим, дабы не прослыть буками и грубиянами. Клаустру ненавистники болтушек вознесли бы на пьедестал. Она безмолвно поглощает блюда, приготовленные нами, не хваля, не критикуя, и лишь иногда поднимает взгляд на меня и Эмилию. В лучах заходящего солнца глаза ее пылают, словно медные диски.

Остальные тоже немногословны. О чем нам разговаривать, когда за столом и так слышен неумолчный голос — голос смерти? Мы ощущаем его не как звук, но как холод, оседающий на коже, как ледяное прикосновение к шее, к спине, к вискам.

«У смерти ледяная хватка, пальцы из сосулек, руки из свинца», вспоминаю я фразу из романа, который читала сестра, бросая раскрытым то там, то сям. Кто из сидящих за столом несет с собой смерть, прокладывает ей дорогу, подает знаки, непонятные людям, на первый взгляд бессмысленные и расточительные, точно дождь из мертвых птиц? К кому протянуть руку, умоляя о помощи?

Я верю только Яну. Но вместе с тем я не верю в Яна: ему не вытащить нас с сестрой. Только меня — и то не наверняка. Он не может ничего обещать. А я не вправе верить ничему из того, что он все-таки обещает. И упрекать его не вправе, хотя буду упрекать, если потеряю, буду непременно.

Как ты мог оставить меня как ты мог у меня никогда не будет тебя я думал ты мой но это было перед тем как ты ушел испарился на хрен и вот тебя нет в моем доме нет в моей постели жизнь опять похожа на чертов склеп.

Ночью я лежу, откинувшись на подушки и пристально, словно от этого что-то зависит, слежу за колыханием занавесок, вылетающих из окон, будто огромные призрачные птицы. Кондиционер выключен, дневная жара спала, ветер играет с серебристой органзой и приносит с холмов запах травы и земли, обожженных дневным жаром.

Устав притворяться спящими больше, чем от тяжелой работы, мы спускаемся в кухню. И не доходим буквально несколько шагов, замираем в коридоре. Кто-то вовсю шурует в холодильнике, шуршит упаковками, выставляет на стойку пакеты с соками и бутылочки с соусами. И ведет беседу, прелюбопытную беседу. Голос Клаустры:

— Мы можем арендовать операционную. Не обязательно устраивать ее в доме.

— Арендовать операционную, оборудование, реанимационную плюс десятки любопытных глаз? Через день об инциденте будет знать полгорода, а через три дня узнают и в Дели. Индусы любопытны, словно дети. — Ребис не насмехается, он просто описывает, как все будет происходить на самом деле, а не по схеме.

— Проще арендовать аппаратуру и вернуть ее в целости и сохранности, — встревает Король. — Господину Кадошу нужна приватность для обрядов.

Так, минус один сторонник. Впрочем, на якудзу особой надежды не было: что для него пара белобрысых сопляков перед лицом могущества земного и небесного?

— Господину Кадошу плевать, — резко произносит отец. — Я могу устроить расаяну хоть на рыночной площади, но там слишком грязно.