|
— Тридцать лет назад Клара была глупой девчонкой, влюбленной в красивого плохого парня, дядя ее просто жалел. Потом все переменилось. Клара выросла в Клаустру, научилась вертеть Лабрисом, словно куклой-перчаткой. Причастилась буддизму, индуизму, но адживикизм подошел лучше всего: никакой морали, никакого воздаяния. А главное, пророчество! Клаустра знала, где взять божество о двух телах. И как стать при этом божестве главной жрицей. Она собралась объединить под своей рукой и Запад, и Восток. В юности обиженная на весь свет девчонка по имени Клара составила план, в который вписала имена обидчиков и жертв, весь наш трёхнутый клан, рожденных и нерожденных Кадошем отпрысков. Заставила деверя… или бывшего деверя? — купить этот дом. Не потому, что ей нравятся толпы паломников и вонючая река, в которой вечно плавают то люди, то мусор, то трупы.
— А почему? — Рядом пещеры Барабарских холмов и Нагарджуны. Скальные храмы адживиков. — Да зачем Клаустре эти храмы? У нее в доме молитвенник есть. Поставила бы еще один, два, пять. Тут сказано, адживики были аскетами, бродячими аскетами, которые даже зад себе не прикрывали, им, видите ли судьба-нияти-вада не позволяла. Какая Клаустра адживичка с таким-то домом? Джип скачет по колдобинам, словно необъезженный конь. Еще немного — и я выбью лобовое стекло. Головой. И никто не поймет, сделал ли я это из-за колдобин или от мистического отчаянья. — Современная адживичка. От святых бродяг древности ничего не осталось, кроме высокомерия. Да-да, эти голозадые уличные гадатели были высокомерны, как черти в христианстве. За то адживиков и любили при дворах раджей — они не продавали свои гадания задешево, а вручали, точно величайший дар. Если будет дождь, — неожиданно переключается Джон и смотрит на небо с тревогой, — боюсь, мы не проедем. — Плохая дорога? — Худшая во всей Индии. — Не понимаю, куда мы едем и зачем, — оглядываюсь я. Всего пять километров от города, а дорога — сплошь камни да промоины. Скоро, похоже, начнется бездорожье, в котором вязнут волы и тонут паркетники. Эти пустоши и дамбы между рисовыми полями ведут к пещерам, где прятались от мира, а может, наоборот, являли миру себя самые странные сектанты Индии. И что мы будем делать, когда приедем? Воевать против религиозных фанатиков? Сколько их там? Только Клаустра с ее могучим слугой? Вряд ли, скорее уж десять, двадцать, пятьдесят психов, и они собираются… А что им, собственно, нужно от своего нового бога? — Может, хоть команду созовем? — предлагаю. — Короля задействуем, Ребиса попросим — не вдвоем же с фанатиками драться… Они хоть боевую подготовку имеют? Это боевые фанатики или мирные? — Две тысячи лет назад они практиковали ахимсу. — Свежие данные, — ухмыляюсь я. — Что такое ахимса? — Умаление зла — неубиение, ненасилие, непричинение вреда живому — ни мыслью, ни словом, ни делом. — Что с хорошими людьми время делает… — бормочу я. — Да уж, — морщится Джон. — Адживики нашего времени, кажется, отреклись от ахимсы и взяли манеру калечить новообращенных. — Как то есть… калечить? — Шрамированием. Ритуальные шрамы отличаются от случайно полученных. Всегда видно, травма это была, пытка или ритуал. У Клаустры обрядовые шрамы на спине — пунктирные, выпуклые, такие получаются, если резать с наклоном, ставить нож не прямо, а под углом. — Я нервно сглатываю. — Недавно увидел и задумался: кто и зачем мог резать христианку или буддистку, все равно, главное, женщину из состоятельной семьи, которая даже не хипповала? Если бы шрамы были на руках и ногах, я бы решил, что она порезала себя сама. |
