Вот почему мы здесь, висим на каменной арке, которая выглядит древнее Вечного жида, хотя на деле не может не быть подделкой. Мы читали путеводитель, пока ехали сюда — якобы на экскурсию. Пещеры адживиков пусты, ни в одной из них нет ни ступы, ни арки, ни даже резьбы на стенах. Клаустра обещала невиданные эмоциональные аттракционы — и ни единым словом не солгала: аттракционы здесь знатные, аж сердце заходится.

От круглых, гулких стен, отполированных, точно гранитные панели метро, звуки отражаются по спирали, по синусоиде. Кто и что говорит, узнаешь по тембру, но не по тому, откуда доносится голос. Он доносится ниоткуда, возникает над ухом с той стороны, с которой никого нет, или сверху, где только выгнутый каменный хребет, обвязанный веревкой, на которой мы болтаемся, будто пойманные пауком бабочки.

— Вы должны понять: всё уже в прошлом, все получили по заслугам. В настоящем важно лишь то, что ты делаешь с собой, а не то, что с тобой сделали когда-то…

Женский голос, но не Эми. И мысли не ее. А чьи? Сознание снова уплывает.

Раскумаренным воздухом трудно дышать. Воняет какими-то пряностями, благовониями и просто гарью. Как будто вдалеке тлеет сандаловая роща и целое поле иссопа, а ветер доносит запахи до холмов. Иссоп… В памяти возникает пучок травы, усеянной мелкими цветами, некогда синими, а сейчас красными от крови. Другие пучки, побуревшие и жесткие от крови, оставили на коже потеки и мелкие жгучие царапины. Даже букеты цветов полевых могут оставить следы, похожие на следы многохвостой плети.

Сколько мы здесь висим? Несколько часов? Несколько суток? Вряд ли так долго: обмотанные веревками запястья онемели и слегка распухли, но еще не изрезаны в кровь. Мы не страдаем, не молим о смерти, не скрипим зубами от боли… Просто болтаемся, словно рождественские ангелочки на елке. Два голых, покрытых чьей-то кровью ангелочка. Как могут индусы приносить кровавые жертвы, справляя оргию адхармы в священном месте? Что за святотатство — и зачем? Может, это и есть черная расаяна, о которой нас предупреждал Джон, а мы не верили?

Мы не верили в возможность существования такой Индии — темной и холодной, без тепла и света. Хтонической Индии. В нашем представлении мир индусов был цветастым и плоским, на трех слонах и черепахе. А у них оказалась круглая земля, солнечная система, облако Оорта и Млечный путь. И огромный ледяной космос. Посреди которого, по моим ощущениям, кружимся мы с сестрой, сжимая кулаки и напрягая мышцы в тщетных попытках хоть что-нибудь изменить.

Плечи сводит, но боль отходит на задний план, время вдруг застывает, исчезает пещерная тишина, наполненная бормотанием невидимых во тьме людей, воздух наполняется шумом деревни, оставленной у подножья холмов — скрипом тележных колес, стуком копыт, животным фырканьем, гортанными криками крестьян. Простые, некогда полные жизни звуки кажутся потусторонними, а тот, кто их оставил, давно истлел в могиле. Из подгорной тьмы и выморочного шороха, будто из ночного моря, всплывает женский силуэт, тонко очерченный подсветкой из соседней пещеры.

Но мы все равно узнаем, кто это. На нас обрушивается такая тяжесть осознания, зачем мы здесь и по чьей воле, словно мы уже не висим, а лежим, как Гаясура, придавленный стопой Вишну, врастая в эти чертовы холмы, становясь ими, из последних сил НЕ слушая голос матери Джона — и нашего с Джоном отца. Ребис и Клаустра шепчут с двух сторон про непобедимую нияти-ваду, про колесо фатума, про бесполезность сопротивления, их голоса переплетаются между собой, меняются местами, кружат по пещере и обволакивают наш разум.