— Если вы с отцом вселитесь в наши тела, — подхватывает Эмиль, — отведете их на операцию, а потом будете жить и трахаться сто лет — вы не будете жить счастливо. Мы испортим вам всю малину. Всю майтхуну обосрем. Будем являться в снах, станем вашими альтер-эго, вызовем фугу.

— Ты не будешь чувствовать никакой любви, никакого удовлетворения, только зверскую, неискупимую вину, — гаденько — самой противно — хихикаю я. — Тебе будет тошно слышать, как Эмиль говорит: да ладно, Клэр, не дуйся, пошли потрахаемся! Будешь думать: тупой сопляк, ему только одно и нужно.

— Не буду, — холодно, аж светясь от гордыни, отвечает Клаустра. — И с радостью пойду потрахаюсь. Ничто человеческое не чуждо… никому.

— Ну конечно! В вашей паре ты царь и мудрец, а Ребис — домби?

Силуэт Клаустры плывет, искажается, фигура растворяется в тенях, щеки западают, губы блекнут, оставляя на лице только черную расщелину рта, а вместо глаз — провалы без намека на радужку и зрачок, на бликующие склеры, на движения век. Она пытается улыбаться:

— Угрозы и оскорбления победителям от побежденных? Как предсказуемо.

— Тебе не хочется иметь настоящую историю любви? — Я тянусь к Клаустре, выгибаясь, словно лук перед выстрелом. — Про настоящую любовь и настоящих людей? Сколько можно жить светлым будущим, Клара, глупая девчонка?

Я слышу тихий смех отца. Одобрительный и поощряющий.

— Думаешь, никто не может достичь той праведности, что достигла ты? Потому и оправдываешь других?

— Скоро твое высокомерие перестанет тебя спасать, Клара!

Мы нападаем, тесним ее, вися на ниточках, словно марионетки. Но мы не марионетки, о нет.

Мы кукловоды.

Ян

Под руководством Джона из журналиста я превратился в бойца. Раньше бы запомнил каждую малость, разложил по полочкам картинки, запахи и ощущения от прибытия в деревню у подножия скальных холмов Барабар. Подбирал бы слова, которыми расскажу про эти места, про приветливо-бестолково-хитрых крестьян, про их невинное вымогательство полсотни рупий «за парковку»… Но сейчас я едва глянул на пеструю толпу и сразу вперил взгляд в нашу будущую цель. А может, могилу.

Как могильный курган, Барабарские холмы более чем внушительны. Серые валуны громоздятся на изрядную высоту, ко входам в пещеры ведут лестницы и вырубленные в камне метки — «шаги Ашоки». Я замечаю только то, что важно для нашей задачи — найти близнецов. Джон сует местным деньги, общаясь на каком-то международном языке тупых туристов, которым не объяснишь, что ходить в некоторые пещеры не следует. Нас пытаются удержать, но сын своего отца Кадош-средний включает знаменитое фамильное обаяние: изображает пьяноватого, шалого гуляку, отставшего от группы и едва не пропустившего все веселье. Наконец, ему показывают, куда идти — вверх по лестнице, загаженной коровьими лепешками.

Пока нам смотрят вслед, мы стараемся не бежать. Да и прибыть в стан врага запыхавшимися и неспособными не то что на драку, но и на хорошую перебранку — это было бы глупо. Слои гнейсов всплывают нам навстречу длинными серыми бревнами, похожими на борт подводной лодки. Внутри этой «подлодки» — близнецы и захватившие их фанатики. А еще Клаустра и, возможно, Ребис, Король, подручные Короля, подручные Клаустры, да мало ли кто еще? Опять мы с Джоном вдвоем против всего мира — за свое, вечно отбираемое и возвращаемое силой и яростью, растущими от каждой пережитой потери и от предчувствия новых.

У входа в пещеру собираемся, оцениваем ситуацию.