Мы сопротивляемся из последних сил. Ведь главное, что ценим в себе мы, Кадоши — это ум. Цену его помрачения мы узнали еще в детстве. Между поколениями в нашем роду слишком много боли, стыда, маленьких грязных секретов; слишком много застарелой вражды, которая никуда не исчезает, пусть Кадошам-старшим и хочется думать иначе.

Ребис раскрывает наши потайные желания, и это какое-то откровение, чудо, диво. Наконец-то мы понимаем, чего хотели всегда. Открывшееся нам пространство желаний, без флера прекраснодушия и нравственных парфорсов, ошеломляет, словно первый взгляд прозревшего слепца в небо: ты ведь даже не знал, что оно существует.

Жалкие списки побед, созданные слепцами для слепцов, горят синим пламенем. Желание доказать окружающим, родне, себе, что ты существуешь, чувствуешь, что-то значишь, рассыпается пеплом. Развеивается по ветру детское преклонение перед красотой и властью, невинное наслаждение роскошью и сарказмом. И больше не хочется казаться ни хорошим, ни плохим, не хочется казаться, хочется быть. Время, когда мы пытались гордиться тем, что мы не такие, как все (раз уж не свезло быть такими, как все), прошло. Больше мы никогда не сможем драить завоеванные кубки — даже если завоюем еще несколько. От нас словно перестали скрывать правду насчет наших истинных желаний. Не тех, хороших, что положены всякому приличному человеку, а истинных.

Я думал, самое грязное из моих желаний — это желание спать с Яном, без присутствия в нашей постели моей сестры. Нет ничего хуже вынужденных извращений, от них стареешь раньше времени. Но до сих пор я не знал, как сильно хочу бросить всё и всех и уйти. Не знал, что «уйти» — самое прекрасное слово на свете. Не обязательно с Яном: журналист, с которым я знаком меньше месяца, конечно, хорош, но не настолько хорош, что лучше него мне вовек не встретить. Мое желание — уйти с тем, с кем я заново появлюсь на свет, с кем мое прошлое превратится в груду хлама за спиной, достойную лишь одного — забвения. Зная, как будет страдать Эмилия, я не остановлюсь: потребность уйти и родиться второй раз сильнее. И раз уж в спутники, а вернее, в попутные ветра мне подвернулся Ян, пусть будет Ян.

Одурманенный разум рисует соблазнительные картины и тут же разрушает их, нашептывая Яновым голосом: о моя прекрасная любовь с телом бога, ртом ангела и меньшим количеством мозгов, чем бог подарил аквариумной рыбке, неужели ты думаешь, что выживешь один в холодном, незнакомом мире? Ты, о ком всегда заботились, надеешься устроить свою жизнь? Вот этими самыми холеными ручками, так красиво связанными в технике шибари, ты собираешь возводить стены, которые защитят тебя от житейских бурь?

Ищу ответ, ядовитый и исчерпывающий, но его нет. Ищу признаки новой жизни, но чувствую лишь угасание прежней. А потом слышу голос отца:

— Я жду от вас послушания, и, поверьте, дождусь.

Эмилия

Ребис и Клаустра. Ребис и Клаустра. Теперь я понимаю, отчего они сошлись, отчего разошлись, отчего он забыл ее, а она его не забыла, ни при чем любовь, ни при чем, любви нет, ее просто не существует, ее приходится создавать заново, каждый раз заново, вести за собой своего мужчину, даже если ему кажется, что это он тебя ведет, на самом деле его ладонь в твоей руке, ты тянешь мужчину за собой, тащишь эту неподъемную ношу, этот женский крест по женскому крестному пути к вашей общей Голгофе, не позволяя себе думать о том, что ноги болят, что плечи ноют, что из-под веревок течет — и это не пот, а кровь, по лицу же течет все разом — и кровь, и пот, и слезы, столько соли, столько боли, а до Голгофы еще далеко, инда еще побредем, мы отдохнем, услышим ангелов, увидим все небо в алмазах, увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии…

Главное — оторвать Джона от его отца и матери, от их извечного, страшного союза людей, меняющих мир и занятых лишь тем, чтобы менять его и дальше, мужской наркотик — переделка мира, за него он продаст семью и детей, любовь и свободу, он их попросту не заметит, переступив на пути к желанной цели, к вершине мира, где все они, вместе и порознь, все Кадоши, вплоть до нерожденных тобою, Эми, детей, а снизу к вершине подступает род людской, оно против нас, против Кадошей, несметное человечество с его волосами всех цветов радуги, и почти никогда — белыми, с разноцветными глазами, так часто цвета янтаря, и меда, и ржави, и земли, и камня, и трав, но не туч, облаков и небес.