В том-то и беда, что двойного. Чтобы оторвать близнецов друг от друга, мало разрезать «поводок», укротить аневризму, вылечить больное сердце Эми. Нужно вынуть из этого здания, из крепости, полной напряжения, страха и ожиданий, все опорные балки, всё, в чем жил двадцать лет своей странной жизни Эмиль-Эмилия, перестроить одну башню, подпирающую небеса, в два небольших крепких бастиона. И мне до смерти жаль той мрачной башни. Если бы можно было ее сберечь, я бы сберег. Но она рухнет, если оставить донжон как есть — на произвол злому небу и беспощадным ветрам.

Ребис разбирает собственное порождение, изымает конструкции, прошивающие подсознание близнецов, выпалывает проросшие в сознание ростки, пытается удержать имплозию, скручивающую их внутренний космос в пружину — туже, еще туже, пока не грянет взрыв.

Джон дышит так, словно пытается сопением выразить обуявшую его ярость. Лицо Кадоша-младшего, на удивление непохожее на лицо его отца, во мраке обращается в белый тесаный камень, глаза и рот — три узкие черные расселины.

— Послушай Яна, — почти без голоса произносит Клаустра. — Не мешай отцу.

— Хорошо. — Джон смиряется. Ненадолго.

Клаустра осторожно теснит сына к стене, будто не замечая ножа у своей шеи, мягкой и хрупкой рядом с лезвием балисонга. В другой руке Джон держит фонарик, луч света мечется, то направляется в сторону близнецов, то выхватывает фигуру Нейтика с бессильно повисшими руками, широкими, как лопаты, то обрисовывает мертвенно-белесым гало бредущего, словно в полусне, Кадоша-старшего. Только этот бегающий луч и выдает чувства Джона: он в смятении, почти в панике. Он пришел сюда спасать Эмиля-Эмилию от религиозных фанатиков, а угодил на медицинскую процедуру.

Я знаю, как мой напарник жил до этого дня: никогда не загадывал дальше… даже не следующего дня — дальше следующего часа. Он шел и делал, что должен, не строил иллюзий и не тешил себя ложными надеждами. Сейчас Джон вынужден отступить — пусть не впервые в жизни, но для него это поражение — одно из самых рискованных.

Эмиль вскрикивает, и из моей головы вылетают все посторонние мысли. Близнецы очнулись.

— Не рано ли ты нас вытащил? — хрипит Эми, подняв лицо, покрытое маской пепла вибхути. В пепле промоины от крови, пота и слез. — Может, надо было денек подождать? С выжженными мозгами я была бы неотразима.

— Простого спасибо было бы достаточно, — облегченно ухмыляется Джон. Его единственная любовь плюется ядом — значит, она в норме.

Пока оба глупо перешучиваются, точно студенты на вечеринке, Нейтик приходит в себя и медленно, неуклюже режет веревки, одной рукой поддерживая Эмиля. Мы с Джоном кидаемся ему помогать, понимая: если Эмиль упадет с арки, он покалечит сестру. Как эти трое подвешивали сразу два тела? Вблизи видна ювелирная точность и жестокая красота узлов и перетяжек, впившихся в плоть, но нигде не повредивших кожу. Под веревками нет ран, даже серый пепел не везде стерся, а лишь впитался в поры, напоминая о том, что майя — преходяща. От утонченных мехенди до серых полос вибхути — наш путь записан на коже Эмиля-Эмилии, будто на самой лучшей бумаге.

Джон умело отвлекает Эмилию от всего, что довелось пережить. И дает понять: испытание было необходимым, как и последующие, те, возможно, пострашнее будут; но и они тебя не сломят, малышка, ты у меня сильная, я всегда приду на помощь, я рядом, мы в этом вместе, мы Кадоши, а значит, мы непобедимы. Эмиль насмешливо улыбается и подмигивает мне — это хорошо, я бы не сумел отвлечь брата Эми, если бы он сам не отвлек меня. Я стараюсь держать Эмиля крепче и не мечтать о том, как было бы здорово поместить на его место Ребиса. Повесить на дыбу арки в вечно шепчущей бессмыслицу пещере и оставить в ней навсегда.