Часы медитации в черной слепой пустоте не прошли даром, сознание наше определенно расширилось, но без всякой гармонии и умиротворения. Я тревожно, болезненно чувствую окружающий мир: вокруг нас с сестрой витают крепкая, словно многолетний коньяк, ненависть Джона, молодая ярость Яна, тупая палаческая покорность великана-индуса, чьего имени я не помню, и абсолютно неправильная, вывернутая тяга друг к другу Ребиса и Клаустры. Взаимная, что всего удивительнее, тяга.

Через обморочную завесу я слышу, как Джон допрашивает — иначе не скажешь — свою мать. Что-то насчет вертолета, операционной, персонала, донорского сердца, сроков, оплаты и даже, кажется, увязшего по самые уши Короля.

— Мы в Индии, мамочка! — выговаривает он тем же самым голосом, каким разговаривает Ребис с теми, кого не собирается ни подмять под себя, ни держать про запас, чтобы использовать при надобности, словом, в ком больше не видит нужды, а значит, вот-вот пустит в расход и забудет. — В регионе, где продажа органов — хорошо налаженный бизнес. И не нужно ждать, когда какой-нибудь молодой идиот сдохнет в аварии или в поножовщине.

— Я же сказала, сердце будет через пару недель. И без всяких якудз, королей и твоих кошмарных дружков, мой мальчик. Дело не в сердце, а в том, что в Гайе нет подходящих операционных медсестер. Ну или медбратьев, я в этом не разбираюсь. И учти, это будет не одна операция, а три одновременно: две аневризмы и одна пересадка, которые следует провести идеально. Плюс сам поводок: ты представляешь, что такое его ампутация? Вот и я не представляю. Нужен второй хирург, твой отец не может делать сразу все.

— Деньги нужны? — интересуется Джон.

— Да, — спокойно отвечает Клаустра. — Твой дядя не может вынуть всю сумму сразу из производства.

— Из производства электронных блядей? — безжизненно переспрашивает мой брат и будущий свояк. — Что ж, я подкину на бедность дядюшкам и отцам. Но учти, мама, если ты играешь на стороне старшего поколения, то я на стороне младшего. У последышей нет защитников, кроме меня. А вы, старые тетрагаметные стервы… Да, мамочка, я знаю.

Я бы слушал и дальше этот мертвый голос, будто царапающий мне череп изнутри, уж очень интересные вещи он говорит. Но, к сожалению, под действием тяжкой дремы, сковавшей тело Эмилии и передавшейся мне, все пришедшие в голову вопросы: тетрагаметные стервы — о ком это? о матери или об отце — ведь Ребис с его андрогинным устройством тоже стерва, да еще какая? так кто же слеплен из двух зигот, из двух близнецов, поглотивших один другого? — понемногу потускнели и погасли, будто закат над Барабарами.

Эмилия

Еще в машине из обморока я, вернее, мы оба плавно перетекли в горячку, из горячки в бред, из бреда в забытье. Очнулись только через двое суток, с головой укутанные в одеяла. Внутри одеяльного кокона пахло подмышками и ногами. Ужасная штука — запах мужского пота, особенно на женской коже. Ничего, когда нас разделят, мой запах изменится, да и братец будет потеть довольно далеко от меня. В кровати влюбленного до беспамятства журналиста. А я сменю одного брата на другого, сколь ни цинично звучит.

Почему-то считается, будто кровосмешение, — спросонья мысли текут лениво, — удел знати. Ее численность так мала, что, не женясь на собственных тетках и кузинах, пожалуй, не проживешь.