— Вы, дети, вообразили себе все самое ужасное, что мы можем с вами сделать, — поддакивает Клаустра. — Но детские фобии — не самое ужасное. Мы должны были развеять майю — и быстро. Иначе пришлось бы мариновать вас в ваших страхах годы.

— Поэтому вы с нами так жестоки? — спрашивает Эмиль.

— Нет. Мы жестоки, потому что вам это нужно, — отвечает Ребис, очень буднично и очень страшно.

В его словах слышится: это не всё. Далеко не всё. Жестокость пребудет и умножится. Форматирование вашего разума продолжится и станет кошмаром, от которого вы не раз проснетесь среди ночи, в поту и со вздымающимися ребрами, как будто пробежали марафон в собственной постели. А тот, кто будет рядом с вами в миг пробуждения, ощутит бессилие и жалость, а может, и злость, и усталость, и докуку.

Я чувствую острое желание Джона положить обессиленное тело Эми на землю и зарядить папаше в челюсть. Джон добрый, я бы эту парочку садистов убил, не будь Ребис нам нужен. Сколько бы благих дел Абба Амона ни совершил, за ними всегда кроется тьма. Тьма планов Кадоша-старшего, маньяка планирования — на года, на десятилетия, на века вперед.

Что он задумал? В какие дебри бесчеловечной мистики забрался? Какие древние ритуалы и новейшие технологии тралит в своей бездонной памяти? А ведь есть еще и Клаустра. Которая ведет себя так, словно все мы исполняем ее прямые указания, покорные, как Нейтик. Где, кстати, этот верный пес, палач и виртуоз?

Нейтик обнаруживается возле машины. Пока мы с Джоном, плечо к плечу и нога в ногу, тащились с черепашьей скоростью по склонам, слуга Клаустры пригнал микроавтобус, на котором они прибыли сюда. В нашу машину, конечно, поместимся и мы, и близнецы, но уложить их на сиденье не удастся. А Эмиль и Эмилия не могут даже сидеть от слабости, они засыпают у нас на руках. Посадка в автобус превращается в целую эпопею. Хорошо, что он оборудован, как скорая, внутри имеется раскладное сиденье, похожее на полутораспальный диван. Ребис с Клаустрой всё предусмотрели. И знали, что обратно придется транспортировать два тела. Полуживых или мертвых.

Не стоит себя накручивать. И без того уже раздражение мое переросло в ненависть, душную и тяжкую, точно индийская жара. Я должен продержаться еще несколько дней, самое большее — недель. Близнецы оправятся от обряда, а мы с Джоном… Мы настропалим Короля. Натравим его, как цепного пса, пусть сожрет и Ребиса, и бабу его. С костями.

Эмиль

Стоит счастью войти в твою жизнь, и ты расслабляешься, думая, что это навечно. Так же и я расслабился в руках Яна, каждые несколько минут пережидая перебои сердца — от того, что нести нас на руках, не дергая поводок, невозможно, а пары носилок для спуска с горы припасти не додумались. Видимо, все надеялись, что вниз мы сойдем своими ногами — и это после пятнадцати часов подвеса и трех сеансов гипноза! Наша с Эмилией всепоглощающая страсть — влипать в неприятности и заставлять других нас спасать — плоха еще и тем, что триумфа спасителям ожидать не приходится. Они вынуждены вытягивать нас из лап зла, а потом еще и заботиться о нашем уникальном двойном теле. Произведение безумного Ребиса требует огромной, нечеловеческой заботы, как всякое произведение не природы, но искусства.

Что поделать, если для своего отца (а тем паче для его единственной жены, так и не ставшей частью клана) мы никогда не были живыми людьми. Ценными результатами эксперимента, капризными механизмами, сто раз в году требующими техосмотра, а временами и ремонта — да. Но и со взломанными мозгами эта машина должна передвигаться самостоятельно — ноги-то у нее целы!

Наш отец социопат, идущий по трупам собственных отпрысков, — такова тривиальная истина, которая никого не шокирует. Его жена оказалась ничуть не добрее мужа — и это можно было предвидеть.