Деталей он не помнит! А вспомнить придется. Привычно лезу в Сеть. Читаю каббалистические мифы о вселенной, потерявшей свою гармонию из-за мировой катастрофы, швират келим, когда от Древа Жизни — десяти сосудов, вобравших в себя потоки божественного света, осталось три, а из осколков и украденного света родился источник мирового зла. В последствиях швират келим мы и живем, не имея понятия, что весь наш мир — постапокалиптическая свалка, где царствует боль и тьма, а могли бы царствовать доброта и мудрость. Наше положение изменит только гмар тиккун, мировое исправление. Рано или поздно божественный свет, истекая из оставшихся целыми сефирот, по скрупуле наполнит человечество собой настолько, что нас хватит на создание недостающих сефирот и на рождение совершенного человека, Адама Кадмона. А там уж человечество и само, озарившись, поймет: хорошо жить у подножья Древа Жизни, на котором, будто наливные яблочки, светятся совершенно целые сосуды добра, а не отравленные плоды зла и… познания.

— Фигня какая-то. И Кадош в это верит? — недоумеваю я.

— Он, может, и не верит, но в это верит весь наш клан, — пожимает плечами Джон. — А у Ребиса клан всегда прав. Да и сам он считает себя частицей великой силы и великой идеи. Никому из современников не понять отца.

В голосе Кадоша-младшего слышится печаль: индивидуалистам неведомо, что за кайф быть частью чего-то большего, чего-то вечного. Можно подумать, Джон завидует недоступному для него ощущению. Или сочувствует тем, кому оно недоступно — мне, например.

— Смешные вещи ты говоришь, — замечает Клаустра, после долгой паузы возникая на экранах с пометкой «кухня».

Молельня Кали Ма с серыми стенами в ржавых потеках и с темным буцуданом скрывается с глаз, жрица Кали и ее бесцветный, словно моль, супруг больше не голые, как Адам и Ева, они одеты в одинакового кроя кимоно разного цвета — Ребис в синее, Клаустра в отчаянно не идущее ей оливковое, из-за чего кожа ее зеленеет, точно салат. Этой женщине неинтересны женские уловки, кокетство, прикрасы. Жажда власти поглотила всё ее существо.

— Что смешного? — пожимает плечами Кадош-старший, явно продолжая разговор, начатый в коридоре, вдали от камер. — Мы с разных сторон стремимся к одной цели: ваши ложи — к мировому господству для исправления людей извне; моя семья — к исправлению их изнутри. Жаль, что ты не веришь в Миссию. — Он так и произносит: «Миссия», с большой «М».

— Я верю, — кивает Клаустра. — Не настолько я глупа, как ты думаешь, дорогой. Глаза сына убедили меня. Но действия твоей семьи… не слишком масштабны. Эдак вы вечность провозитесь, исправляя человечество по одной особи.

— А ты бы что предпочла? — спрашивает Ребис небрежно, будто бы между делом, доставая из холодильника формочки со льдом и засыпая его в стаканы.

— Диверсию во всех центрах планирования семьи! — чеканит Клаустра, салютуя своей порцией алкоголя. — Пусть эти несчастные получат бонус — детишек с самым главным сокровищем твоей разбойной семейки.

— Они не смогут им воспользоваться, — качает головой Кадош. — Это будет самое бесполезное приобретение на свете.

— Зато они смогут его распространять. Какое нам дело до их пользы? Наступит день, когда ваш ген откроют ученые — гончие, нами обученные и натасканные, — и весь мир побежит выяснять, нет ли его в геноме их семей. А вы останетесь в стороне, как, впрочем, и всегда. Тиккун начнется без Мессии, но это не отменит взрыва генетической бомбы!

— Ни черта не понимаю, — бормочу я.

— Зато я, кажется, начинаю понимать, — потирает щеку Джон.