— Почему дрянь? — удивляется Король. — Чем плохо лекарство от старения?

— Всем, — с раздражением выплевывает Эмиль. Я чувствую его глухую ярость собственной нервной системой. — Вместе с лекарством от старения тела придется наладить выпуск ноотропов нового поколения.

— Старческий маразм сведет бонусы тела на нет, — соглашаюсь я. — Получится мышиный жеребчик неопределенного возраста. Как будто сейчас их мало. Отец никогда не согласится променять свои мечты о гмар тиккун на ЭТО.

— Его согласие или несогласие не будет иметь значения. Уже не имеет, — произносит Король с едва заметным превосходством. Уж он-то знает, как сильные мира сего ломают простых смертных.

Мы с братом снова переглядываемся. Умение не возражать, а выжидать — свойство всех, у кого в детстве заместо родителей были няньки и гувернеры. Об умении ждать своего часа вспоминаешь, разговаривая с кем-то могущественным и равнодушным, не привыкшим, чтобы ему возражали. Якудза, невзирая на кажущуюся мягкость, именно таков — холодная сталь под мягким шелком.

Однако он не знает того, что знаем мы. Отец далеко не так прост, как может казаться хозяевам жизни. И мы даже не уверены, что он так же смертен.

Эмиль

Вернувшись домой, мы находим Лабриса и Клаустру во внутреннем дворике в полной гармонии с собой и вселенной. Они лежат под священной ашокой голова к голове, словно цефалопаги, и в глазах у них отражается несуществующее небо.

Черт их знает, где они сейчас, но, похоже, они там вместе. Зрачки у обоих не реагируют на свет, на нас, на окружающий мир.

Употребление и хранение наркотиков в Индии строго преследуется, однако наркота здесь на каждом шагу, от легкой, со свойствами молодого вина, до тяжелой синтетической дряни. Так же, как на Филиппинах, и везде, где жизнь земная недорога и служит низенькой, пыльной ступенькой к порогу, за которым начинается все самое интересное. Заглянуть за грань становится важнее, чем прожить долгую, тяжелую, но достойную жизнь. Сам не знаю, был бы я так возмущен, проживи я лет десять в Южной Азии или на островах. Буду ли. В конце концов, некоторые воспоминания тоже яд, приходя к нам, они отравляют разум стыдом и болью. Лучше избавиться от этой боли, чем терпеть ее год за годом, десятилетие за десятилетием, малодушно решаю я.

Эмилия моего малодушия не разделяла. Она гоняла слуг, ругаясь, как пьяный матрос, разыскала по внутренней связи Нейтика, прятавшегося от нас со времен Барабар, заставила отнести обоих укурков в ИХ спальню — и сколько Нейтик ни уверял, что госпожа и господин никогда вместе не спали, отыскала ту самую «гранитную комнату», в которой мы видели Клаустру с отцом. Там мы и оставили дядю с мачехой. У Нейтика при этом было такое лицо, словно он предал госпожу, раскрыл ее секреты самым отъявленным сплетникам Гайи. Да что там Гайи — всей Индии.

— Не будет в следующий раз расслабляться! — подытожила сестра и отправилась ревизовать ноут Лабриса и телефонные контакты отца. А я отправился с нею, хотя охотнее всего посидел бы на веранде, таращась на холмы без единой мысли в голове. Но мне вручили шпионский архив Джона — записи с камер и жучков — с требованием пересмотреть хотя бы пометки.

— Зачем? — попытался отбояриться я. — Все равно через пару дней Ребис вернется и…

— И мы опять окажемся пешками в его руках! — сказала, как отрезала, Эмилия. — Это первая и последняя возможность разобраться в правилах игры!

Вздохнув, я признал правоту сестры и принялся пересматривать файлы, пока сестра увлеченно взламывала пароли в ноуте Лабриса.