— Спроси себя: оно того стоило? — интересуется Эмилия.

— Да, мать твою! — шипит ее дядюшка. — СТОИЛО!

— Что стоило? И сколько? — спрашивает Клаустра, возникая в дверях, словно призрак.

— Дядя признается в любви женщине всей своей жизни, — резко отвечает Эми, впиваясь глазами в спокойное улыбчивое лицо масонши.

— О! — тонко улыбается Клаустра. — Я опоздала.

— Это я опоздал, — кривится Лабрис. — На целую вечность.

— Тебе повезло, — посмеивается бывшая жена его брата. — Тогда во мне была любовь, какой вы, Кадоши, и представить себе не можете. И ярость, которая бы показалась безумной даже вам. Не получив счастья в одной, я выпустила на волю вторую. Это оказалось не хуже любви. А может, и лучше.

— А сейчас? — спрашивает почему-то не Лабрис. Вопрос задает Эми.

— А сейчас я думаю совсем о других материях, — вздыхает Клаустра. — Например, о том, что я не создана для милых и мирных отношений. Что мне и тогда требовалось больше. Намного больше.

Она берет чашку из рук Лабриса и гладит его по голове, как большого ручного зверя:

— Не грусти, подумай, сколько людей всю свою жизнь помнили твоего брата, ждали случая помириться, а встретились — и увидели всё ту же злую куклу. Мы проучим его и будем жить дальше.

— Надеюсь, долго и счастливо, — тянет Лабрис пьяным голосом, как будто в кофейной чашке и вправду была водка.

Близнецы за спинами родни беззвучно бьют кулаком о кулак, торжествуя не меньше Лабриса. Их мачеха и дядя вместе в этом странном деле. А близнецы вместе в том, чтобы обставить старшее поколение. Но с кем тогда Джон? И я сам?

Порою кажется, что я понял и принял безжалостные планы близнецов, а значит, созрел, чтобы стать одним из мужей одного из Кадошей. Мне не хочется быть тем, кем я был — человеком, живущим ради выходных и видящим мир на обоях рабочего стола. Но за все надо платить, а за новую судьбу — особенно. Я всматриваюсь в лицо Эмиля, пытаясь понять: будет ли он вести себя так со своей семьей, когда его семьей стану я? Грязно, эгоистично, эффективно решать свои задачи, не думая о том, что может сломать меня? Сейчас мы оба испытываем друг друга и не прощаем промахов. Если я поддамся желанию соврать себе и приобрету в партнеры нового Ребиса, то сам буду виноват. И сам расплачусь за ожидание чуда.

Эмилия

Впервые в своей жизни я рада, что у меня лишь один предок. И без всякой редукции. Мать в лице Клаустры, безумной настолько, что отец и дядя рядом с нею разумней толкового словаря, мне не нужна, совсем не нужна. Возможно, Джону тоже. Но моего героя никто не спрашивал, его попросту привели в этот мир, пропустив через чрево Клаустры и наделив ее генами, наставив маркеров в каждой из его клеток, клеймя его чужой, не кадошевской плотью и кровью. Возможно, мне не позволят иметь детей от Джона, чтобы им не передались отцовские черты, портящие чистую линию. А может, наоборот, мне предложат родить именно от Джона, чтобы уменьшить дефекты, въевшиеся в наш генотип за века евгеники. Кто их, селекционеров, знает.

Услышав то, что хотели услышать, мы оставляем Лабриса и Клаустру наедине, не любоваться же на счастье похитителей отца. Ян идет следом, взгляд его сверлит наши затылки. Еще на кухне нервному, измученному догадками журналисту что-то втемяшилось в голову, и теперь он сходит с рельсов, словно грузовой поезд, ведомый страхом и сожалением. Эмиль волнуется, но не подает виду. Мы заходим в свою комнату и… не пускаем Яна, закрыв дверь перед его лицом. Эмиль находит Джоновы жучки, один за другим вырывает из гнезд и складывает в сандаловую шкатулку для безделушек, обитую изнутри потертым красным бархатом.