— Джон, конечно, не дождется, — произносит сестра. — Мало того, что новое сердце будет расти долго, годной для секса и семейной жизни я стану в лучшем случае лет через семь — какие наши годы? Но в комплекте со мной идет Рубедо, сучий потрох, ах, простите, надежда человечества.

— Ты не отдашь его отцу?

— Нашему отцу? Или ЕГО отцу, то есть тебе?

Я зависаю, будто компьютер. Судорожно обшариваю кладовые своих помыслов и замыслов: вдруг там найдется хоть что-то, хоть одна мыслишка о семечке новой расы. Пусто. И приходится отвечать вопросом на вопрос, что, конечно, недостойно, тривиально, но эффективно.

— Джон, может быть, единственный, кто способен поступить правильно. Дождаться, забрать себе чужого ребенка. Самого странного ребенка на свете…

— О да! — усмехается Эми. — Джон — он такой. Солдат, верящий в дружбу и эвтаназию.

И тут меня накрывает озарением. Когда звездочки от столкновения с истиной перестают мелькать перед глазами, я выдыхаю:

— А ведь он будет частью эксперимента, твой Джон.

Сестра смотрит на меня жалостливо-сердито, как на ребенка, который взрослеет медленней, чем хочется родителям:

— И?

— Ты знала! — кричу я. — Ты знала, что он согласится!

— Согласится на что?

— На участие в папенькиных экспериментах.

— Я думаю, Джон искал нас, чтобы в них участвовать. Может, он для того и спутался со мной, чтобы наверняка стать участником Великого делания.

— Думаешь, он врал тебе все это время? — тихо спрашиваю я.

Эми пожимает плечами:

— Для вас, мужчин, это прямо трагедия: как же, вам не сообщили всех деталей с самого начала, вас использовали, вас обвели вокруг пальца! А для женщины интрига-многоходовка, затеянная ради того, чтобы остаться с нею, лучше любого ухаживания. Джон врал, врет и еще долго будет врать. Вернее, недоговаривать. Может быть, представит подвигом то, что для него самое большое желание. Я не в обиде.

Для нас, мужчин… Сестра, несмотря на нашу связь, считает меня полноценным, настоящим мужчиной. Возможно, так оно и есть, я же не крашу губы и не ворую сестричкино белье, несмотря на весь ее эстроген в моей крови. Но Ян, мой добрый, преданный Ян наверняка боится моего предательства (которое нам с сестрой кажется не более чем интригой, затеянной ради упрочения отношений). У Яна на лице написан вопрос: что будет, если властелин его помыслов превратится в злую куклу наподобие папаши Кадоша? Ян не знает, что ради его счастья я откажусь от пути, проложенного моим единственным предком — от пути куклы, управляющей своими кукольниками. Удобного, знакомого пути, для которого меня, собственно, и растили. Зато сестра готова принять Джона каким есть, со всеми его уловками.

Такой вот парадокс: мы совершаем подвиги для тех, кому до нас нет никакого дела, а любят нас те, кому мы нужны без всяких подвигов.

Глава 6. Безмолвие души

Ян

Подав свой голос в пользу отца — пусть сам решает, с чем он намеревается покончить первым, с мечтой ли о вечной молодости или с пророчеством о гмар тиккун, Эмиль уводит сестру для разговора, на который меня не зовут. Вместо этого я, постояв у захлопнутой перед моим носом двери, спускаюсь на подземную стоянку. Там тепло, душно и пахнет поистине вавилонским смешением ароматов — бензин, краска, бетон, сандал, человеческий пот, пряности, сухие листья, сырая земля. В углу красуется байк — огромный, с широким кожаным сиденьем. Мне невыносимо хочется сесть на него и уехать.