— А пока отец с сыном развлекаются, Эми станет инвалидом! — И хорошо, если не на всю жизнь. Конечно, Джон останется с нею — из чувства, которое сложно определить как благородное или корыстное: эта женщина — его билет в бессмертие, отдать семь лет на уход за немощной, почти парализованной сестрой-невестой — невелика плата…

— Ненадолго, взамен она получит больше — лет пятьдесят молодости и здоровья, если не сто! Ты станешь стариком, морщинистым и беззубым, а Кадоши всё будут порхать мотыльками! Ты давно будешь лежать на фамильном кладбище, а они в начале ноября будут класть тебе на живот цветочки, — жутковато пришепетывая, утешает меня Клаустра. Утешения ее так же… пугают.

— И Эмиль? — внезапно понимаю я.

Видение ни на миг не постаревшего Эмиля рядом с согбенным и седовласым мной не вызывает ни малейших угрызений совести. У меня всю жизнь будет молодой муж — и что в этом плохого? Пусть завидуют!

— Эмиль — первый. Ему и включать ничего не понадобится, он УЖЕ идеален, — кивает Клаустра. — Подумай сам, отчего в его теле нет ни одной искривленной косточки, отчего его сердце двадцать лет волочет два тела и не сбоит, отчего он психически здоров при таком коктейле гормонов в его крови? Именно оно, тело Эмиля, нашло способ включить ген-редактор и заставить эту фамильную цацу работать не выключаясь, в том числе и после рождения. Без Эмиля мы бы знать не знали, что кадошевский ген может. Так бы и обсуждали способы лечения наследственных болезней добрым старым ЭКО с пересадкой.

— Тогда Кадоши его не отпустят. Не надо врать, что Эмиль получит свободу и сбежит со мной. — Я печально глажу сиденье байка. Такое горячее, такое гладкое. Будто человеческая кожа.

Зря я выбалтываю свои мысли. В кругу Кадошей эта привычка мне выйдет боком.

— Почему же? Мне твой Эмиль не нужен. Более того, он отвлекающий фактор. У меня есть Джон, он и станет центром внимания. — Клаустра берет меня за подбородок и разворачивает лицом к себе. Глаза матери Джона попадают в солнечный луч и бликуют, словно стеклянные шарики: марихуана начинает действовать. — Не стоит бодаться со мной, малыш. Ни ты, ни твой суженый не можете изменить моих планов, поэтому я вам не враг.

Поэтому. Ключевое слово. Мать Джона нам не враг, потому что мы бессильны против нее.

— Не сверкай на меня глазами, — усмехается Клаустра, — и вообще расслабься уже. Ну посидит семь лет девочка в садике под зонтиком, Джон будет носить ей бесконечные чашки чаю и самые клетчатые пледы. В любой момент брат и ты сможете ей позвонить и выслушать очередную девочкину истерику. А хочешь, я сделаю так, чтобы ее приняли в нашу ложу и втянули в заговор против меня? Она славно развлечется, сливая информацию, плетя интриги против меня.

— А ты? А Джон?

— А мы займемся делом. — Рот Клаустры сжимается в безгубую щель, обрамленную поперечными складками, и становится видно, сколько ей на самом деле лет. — Заставим папочку задвинуть подальше дурацкие герметические искания и поработать на благо семьи и человечества. Он мне существенно задолжал, этот… новый Трисмегист. Пора ехать, — произносит Клара, затаптывая косячок.

Видно, вся здешняя полиция у нее в руках, коли она разбрасывается окурками с травкой и носит запас наркоты с собой. Я мнусь несколько минут, размышляя, что будет, если меня остановят — слегка, но все-таки укуренного, потом машу на все рукой: эх, была не была!

Ехать оказывается всего ничего, до ближних сараев, а может, пакгаузов. Не то промышленный, не то жилой барак — в Индии где только люди не живут! — наполнен опасной, неуютной тишиной.