Однако Эмиль думает иначе. И когда Лабрис издает глумливый смешок, Эмиль срывается.

Братец всегда медленно закипал, но уж когда доходил до точки невозврата, шквал его эмоций завораживал — всех, и даже меня. Эмиль дает мне понять, что будет делать. В танго это называется «марка» — быстрое движение, означающее «следуй за мной». У меня нет времени, чтобы остановить его, переубедить, договориться — Эмка молниеносно впечатывает кулак дядюшке в скулу. Голова Лабриса дергается, под кулаком хрустит, брызжет кровь. Он бьет в то же место — раз, другой, третий. Когда мы с Королем оттаскиваем Эмиля, взбешенного до белых глаз, брат хрипит, извиваясь, до боли натягивая поводок:

— Я убью тебя, я тебя убью. Я тебе глотку вырву! Только дайте мне время! Ты труп, слышишь? Ты труп!

— Эта… вещь, — произносит Лабрис, ухмыляясь полубезумной кровавой ухмылкой, и протягивает руку к куску плоти, привязывающему брата ко мне, а меня — к Семье, — будет напоминать тебе о твоей строптивости и моей доброте. До тех пор, пока ты не задумаешься о том, сколь первое не соответствует второму.

Ян

— Поставь меня, — говорит Ребис. Таким мягким его голос не был никогда. Я узнаю тембр гипнотизера, звучание которого завязывает мозги в узел, заставляет делать и чувствовать лишь то, что позволено. Это не приказ, это нечто другое — вкрадчивое, приводящее к послушанию быстрее и надежней, чем любой командный тон. Только от извращенного ума Кадоша-старшего зависит, говорит он с сыном или программирует его, как робота. Джон повинуется.

Под пакгаузом расположена длинная цепь складов (неужто по безводной реке Фалгу перевозят какие-то грузы?).

— Говори, где он? — спрашивает Ребис, обращаясь неизвестно к кому.

— Здесь, — придушенно сипит Клаустра, и я с трудом удерживаю дернувшуюся руку с пистолетом. С пистолетом, который даже на предохранитель не поставлен, черт бы меня побрал! Сколько они могут играть в русскую рулетку, эта сладкая парочка, навечно спаянная любовью-ненавистью?

— Отдай. — Джон вытаскивает «берету» из моей вспотевшей ладони. Я отдаю, но не без опаски. — Постарайся никого не убить, Ян. Это для нас лишние проблемы, — строго говорит Джон и подмигивает. Я слышу в его голосе улыбку, она дарит надежду, что Джон сопротивляется гипнозу Кадоша-старшего, что он не беззащитен, как мы с Эмилем-Эмилией. Ведь роботы не умеют смеяться. Роботы не умеют подмигивать. Или умеют?

Абба Амона растил свое потомство как орудие грядущего гмар-тиккун, Великого делания, безумных проектов по улучшению человечества. Ему, как и всему клану Кадошей, не нужны были заурядные здоровые дети, живущие своей заурядной жизнью. Ребис беспощадно менял их тела и умы, опутывая сетями вроде тех, что так искусно плетет Нейтик, туг-душитель, поклонник Кали. Теперь разум близнецов и Джона — не что иное, как частая ловчая сеть. Она горит, пылает в мозгу каждого из Семьи. Сколько узлов затянуто за время подготовки к Великому деланию — и сколько развязано Барабарах? Возможно, Эмиль и Эмилия так и остались мошками в паутине. А Джон? Что насчет Джона?

— Сюда! — Клаустра указывает на дверь с кодовым замком.

Я вхожу в помещение последним — и это большое везение, потому что никто не стоит на пути, когда я оттуда выбегаю и расстаюсь с завтраком, согнувшись в три погибели над ливнестоком. Под решеткой стока виднеются нижние уровни — один, другой, третий… Такое чувство, будто стоишь на пожарной лестнице многоэтажного дома и смотришь вниз. Глаза и мозг рады отвлечься на что угодно, хотя бы на попытку пересчитать этажи «дома».

Приходится выдирать себя из транса и возвращать в помещение, где у стены стоит прозрачный аквариум водоизмещением в тонну.