— Мама! — холодный, резкий голос Джона отдается от стен. — Зачем ты устроила этот спектакль? Семейный обед — слишком просто для тебя?

— Ты можешь мне не верить, но деда похитила не я. Я даже не понимаю, кто все эти люди, зачем им Адам и какого черта они пытались шантажировать Реби, Лабри и меня.

Милое, женственное «Реби-Лабри» звучит так вкрадчиво, так трогательно. Беспомощная улыбка Клары — будто магнит, к которому тянет, и нужно сопротивляться.

— Вот, уговорила Яна привезти меня сюда, пока ты зачищаешь здание.

— Зачем?

— Спросить хотела: Адам, ты что, спятил? Как ты дал им себя увезти? Тебе ведь стоило сказать слово, чтобы они легли и больше не встали.

— Они подлили снотворного в еду, — жалуется патриарх все тем же неестественно высоким электронным голоском. — Перерезали мне связки, нахимичили с трахеотомией. Я не мог на них повлиять и решил: раз так, пусть хулиганят. Вы спасете своего старого, толстого, глупого деда.

— Может, скажете прямо сейчас, кого еще убить? — вежливо предлагает Джон. — А то мне очень не нравится, когда издеваются над… — он осекается, но слово «калека» повисает в воздухе.

— Мне тоже не нравится, когда надо мной издеваются, — энергично соглашается Адам. — Поэтому если кто-нибудь попытается тебе помешать выйти самому и вывезти меня — убивай и ни в чем себе не отказывай. Оторвись, малыш, молодость Нигредо дается один раз. Потом приходится взрослеть.

— Постой… Ты хочешь сказать, что мой сын может стать НЕ Нигредо? — осторожно интересуется Клаустра. Так осторожно скользит по траве змея к зазевавшейся добыче.

— Само собой, — фыркает Адам. — Ему нужно время. И побольше, побольше.

— Сколько?

— Лет пятьдесят, думаю, — навскидку определяет патриарх. — Постепенно он станет Альбедо, а там Цитринитас и — воля! — Адам произносит французское «voilà» так, что оно больше походит на слово «воля», чем на «вуаля». Похоже, у всех здесь французские корни, кроме меня, плебея.

Клаустра неожиданно отворачивается от «аквариума» с Адамом и обхватывает Джона руками, прижимая к себе — тесно, тесно, еще теснее. Тот растерянно смотрит на меня поверх Клариного плеча и поглаживает мать по спине рукой с зажатым в кулаке дамским пистолетиком. Они стоят и обнимаются под звук далекой, заглушенной перекрытиями кровавой разборки, являя собой картину всех возможных упущений и упущенных возможностей.

Эмилия

— Мне всегда было интересно, как не слишком отважные люди воспитывают в себе твердость духа, — задумчиво произносит Лабрис.

Разглядывает он нас, однако, без особого интереса. Дядюшка все для себя давно решил: его бессменный фаворит — Джон, Нигредо, стойкий оловянный солдатик, выкрашенный жизнью в черное снаружи и изнутри. Светлые Альбедо и золотые Цитринитас для Кадоша-старшего — наглые неженки, отнявшие у его мальчика законное внимание Семьи. Вот почему Джон вынужден быть один против всего мира. Так же, как когда-то Лабрис. Весь клан занимается евгеникой — старший сын, словно выродок, предпочитает железяки экспериментам на живом человеке. Поколение за поколением вносит свою лепту в гмар тиккун, готовит возврат человечества к корням и первозданному свету — Лабрис покупает себе право возиться с биомехами, приняв на себя ведение семейных дел. Ребис твердой рукой ведет многовековой эксперимент к завершению — Лабрис помогает похитителям, а может, и сам организует похищение собственного брата.