Эмиль

Гнев бушует во мне, будто ураган, кровь бьет в висках и в затылке, заглушая остальные звуки, точно грохот тысяч сапог на плацу. Кровь течет по венам чистой, пузырящейся яростью — аж руки трясутся. Мне редко приходится драться, и я не упущу возможности набить морду дядюшке Лабрису!

Но решаю тут не я. И не дядя. За нас обоих всё решает Эми. Только от нее зависит, жить нам троим или умереть.

Сердце вздувается в груди, словно перекачанный воздушный шар, готовый лопнуть. Я еще помню, как закричал — и распался на огонь и пепел, и сгорел дотла в долгожданном, ослепительном сиянии. Только одна мысль мешала умереть насовсем — но даже ее я не смог додумать до конца.

Мысль возвращается после того, как я прихожу в себя: я не могу быть с Яном. Я должен его отпустить.

Ведь Семья никогда не отпустит нас. Мы можем сбежать, но не сможем спрятаться. Да, мы ожидали иного, но наши ожидания — наши проблемы.

Я, конечно, могу по первому свистку бежать в клинику на обследования, покорно сдавать литры спермы, сотни генетических проб — и всё равно моя единственная любовь, бесконечная дорога, по которой можно ехать не для того, чтобы куда-то добраться, а просто — ехать, останется недостижимой. Бедняга Ян, чья мечта так похожа на мою собственную, окажется прикован ко мне, лабораторной крысе, цепью жалости и сожалений, а его потеря станет моей потерей, еще одной, как будто мне своих мало.

С этой мыслью я очнулся и, преодолевая слабость, нащупал проводок между мною и Эми, болезненно отекший, но все еще нетронутый. Через некоторое время удалось повернуть голову и осмотреться. Высокие потолки, слишком высокие, и не ровные, а куполом, точно в церкви, хоть и без фресок. Запаха карболки тоже нет, здесь пахнет нагретым камнем, пылью и заброшенностью, как на пустом складе. Эти детали заставляют нервничать. Они означают, что мы не больнице и не в частной клинике, хотя оборудование для реанимации вот оно — стоит и показывает наши с Эмилией сердечные ритмы.

Эми лежит бок о бок со мной, на лице ее маска, глаза закрыты. Но самое странное и страшное — от тела сестры тянутся трубки и уходят под колпак на столе, а под колпаком что-то глухо и тяжко вздыхает. ИВЛ? АИК? АВК? Похоже, сердце Эми сильно повреждено, может быть, оно стянуто рубцом, разорвано пополам, мертво. Как бы то ни было, Эмилии предстоит операция по пересадке сердца или долгая регенерация, словно сказочному вампиру.

Теперь, когда сестра поставила Семью перед фактом, мы все в одной лодке. Все — и я, и Джон, и Ребис, и Лабрис со своей сукой-возлюбленной. Знать бы, кто еще с нами в этой лодке?..

— Ну вот мы и встретились, дети мои, — скрипит электронный генерированный голос, и я оборачиваюсь на звук. Накачанный морфином и оттого добродушный как никогда, разглядываю существо, помещенное в подобие аквариума. Существо, в свою очередь, разглядывает меня: глаза у него мутно-голубые, словно вода в пересыхающем озере, из последних сил глядящая в небо. Черты лица, утопленные в пласты жира, тонкие, фамильные, кадошевские.

— Вы мой родственник? — шепотом спрашиваю я.

— Предок, — улыбается толстяк. — Меня зовут Адам.

В своей чудовищной немощи незнакомец излучает ощущение абсолютной, несомненной силы.

— Кадмон? — деловито осведомляюсь я.

— А сам-то ты как думаешь?

— Что с вами случилось? — Мне не хочется знать, как люди набирают такой вес.