— Почему ты не соврал дяде? — спрашиваю я Джона.

— Не имею привычки врать. Память плохая.

— Чего ты хочешь от Эмиля? — А это уже Джон спрашивает меня.

— Засадить ему до горла, нанизать на себя и оставить так.

Ого! До каких откровений я, оказывается, дошел!

— Нет ничего прекраснее того, что ты не можешь получить.

Кто это говорит? Я? Джон? Адам?

Но самое странное — отсутствие похмелья. После бурной попойки, блужданий в мирах, провонявших кровью и безысходностью, сна в одежде я просыпаюсь свежим, как небритая маргаритка. В голове царит ясность, в душе — сосредоточенный покой, и все это — в эпицентре пугающего круговорота событий. Что поделать, Джон опять затянул меня в ураган. А ураган, покорный Кадошу-младшему, принес нас обратно и мягко уложил под ту самую ашоку, где в свое время познали дзен Лабрис с Клаустрой.

— Проснулся? — невозмутимо интересуется Джон. — Что будешь на завтрак?

— Семь часов крепкого сна. И внеурочный выходной, — ворчу я.

— Все потом, — отмахивается мой напарник. — Пора укладывать вещи.

— Какие вещи? — сиплю я. Не от похмелья — от изумления.

— Вещи близнецов. Король перевез Эмиля-Эмилию в клинику, операция на днях. Эми решила поторопить события.

— Как поторопить?

— Своей смертью.

Эмилия умерла. Эмилия. Умерла. Значит, и Эмиль вот-вот умрет, самое позднее — через сутки после своего сиамского близнеца. Я знаю, я читал, как они уходят друг за другом.

Стираются ли алмазы о наждак? Скорее алмаз этого воспоминания сотрет мягкий наждак моей памяти.

— Клинической, — строго произносит Джон, одним словом останавливая удушливую волну паники. — Конечно, Эми быстро откачали, но, похоже, тянуть больше не получится. Ну и стерву я возьму в жены…

— Ты уверен, что?.. — Я разрываюсь между множеством вопросов, которые нужно задать, но не хочется. Здесь и «Ребис позволит тебе жениться на сводной сестре?», и «Эмилия доживет до свадьбы?», и «Стоит ли вам вообще жениться?», и множество других, таких же жестоких правд. — Уверен, что тебе стоит ввязываться в эту авантюру?

В авантюру, рядом с которой всё, что ты делал до этого — не более чем попытка сироты при живых родителях привлечь к себе внимание взрослых.

— Страшно? — подмигивает Джон. — Не дрейфь, свояк. Самое страшное — ожидание перед началом. Так вот, оно закончилось. Дальше будет только лучше. Даже если всё пойдет хреново.

Эмилия

Просыпаясь медленно и тяжко, я чувствую, как жарко в палате, простыня подо мной влажная, щебет птиц за окном бесит, как никогда, но рядом, бок о бок со мной — знакомое тепло и знакомое дыхание. Я выхожу из комы, хотя сознание мое по-прежнему спутано, в груди жжет, а морфин не снимает боль.

Боль, древний тиран, существует, чтобы указывать нам наше место в мире, который мы считаем своим, завоеванным и покоренным. Боль дает понять, что это не так, что есть силы, человеку неподвластные. Они не контролируют человечество только потому, что им на человечество плевать. Эволюция создала боль как безотказный стимул к действию — и пока боль не обессиливает тебя, она бодрит, заставляет куда-то бежать, что-то делать, искать пути избавления.