— Расскажи мне, что думаешь, — прошу я брата, — насчет Клаустры.

— Кажется, она собирается заразить всю честную компанию сифилисом, — усмехается Эмиль. — Мы-то с тобой не девственники, пробовали по-всякому, знаем разницу между сексом и любовью. Нас тянет к любви. А иные чистые души точно так же тянет к разврату. На то и расчет: вдруг Яну понравится вчетвером, он захочет оставить все, как есть, я смирюсь с этим, никакого разделения не понадобится.

— В старину сифилис лечили ядами — ртутью, мышьяком, — замечаю я. — От лечения умирало восемьдесят процентов больных. И все равно люди хотели вылечиться, стать чистыми. Или умереть, если очиститься не получится. Клаустра не понимает простых вещей: испачкавшись, ищешь способа отмыться.

— Она разберется. Ох и разберется! — В голосе брата нет энтузиазма.

Когда-то Клара считала, что ее изгнали из рая, но скоро она поймет: ее изгнание не то, чем кажется. Картины воображаемого рая были слишком яркими и реальными, и теперь Клаустра расплачивается за веру в них.

Глава 2. Всяк грех глаголет, но убийство вопиёт

Ян

Индийский базар оглушает и ослепляет, но лишь поначалу. Горки специй раскрашивают прилавок за прилавком в психоделические цвета, яркие пятна сливаются во фракталы, холмы спелых и зеленых плодов сменяются гирляндами спелого и зеленого перца, а также чего-то, чего мне никогда не запомнить. Зато Джон прекрасно ориентируется в этом плодоовощном аду, а может, раю, я еще не разобрался в своих чувствах. Мой напарник прет, словно танк, навязчивые продавцы, каждый из которых пытается выжилить у покупателя пару лишних рупий, не отвлекают Джона от поставленной задачи. Зачем он торгуется с каждым? У нас что, денег мало?

Ловлю себя на том, что забыл и думать о деньгах еще на Филиппинах. Кажется, все это время нас содержал Джон. А потом Ребис. А потом Король. Теперь вот Клаустра. И никто ни разу не намекнул мне, что хорошо бы расстегнуть кошелек. Я лезу в карман за век не потревоженным портмоне. Карточек тут не принимают, но наверняка берут доллары.

— Джон, у меня есть…

— Пошел нафиг, — не оборачиваясь, Джон пресекает мой благородный порыв и без перерыва продолжает: — …Это разве курица? Это бегающая кукушка! Ты зарезал Дорожного бегуна? Как ты мог, койот? Твои детишки будут плакать по бедной птичке!

Индиец хохочет до слез, — наверное, сам сморит мультики Уорнер Бразерс и смеется над ними — совсем как сейчас, по-детски, без злости на победителя, но и без жалости к незадачливому койоту. У каждого своя судьба. Гоняться за недостижимой мечтой, убегающей от тебя, — такова судьба простака по имени Хитрый койот. Продавец отдает нам упитанную безголовую тушку за скромную (то есть не слишком завышенную) цену и приглашает заходить еще, мы хорошие покупатели.

— Не будешь торговаться — уважать перестанут, — поучает Джон. — Пошли искать рыбу, баранину и чего-нибудь полегче для девочек. Йогурт, что ли.

Это кто девочки? Эмилия и Клаустра? Два лика разрушительницы Кали? Выходит, Джон выбрал себе суженую, похожую на мать, хотя с мамочкой знаком без году неделя и мог представлять ее какой угодно, но не чистой, трансцендентной функцией разрушения. Не матерью Кали.

Дома Джон разбирает пакеты и сразу встает к плите, не пытаясь переложить стряпню на слуг, на повара, на чудо-невидимок, ведущих хозяйство на вилле Клаустры. Рисуясь, а может, просто переполняясь энергией, он лихо рубит овощи, смешивает соусы, отдавая указания, будто заправский шеф-повар:

— Достань ачар.