- Какой же был ответь? спросил Томсон.

- Весьма обыкновенный, как всякому из вас известно. Фанни выражала в нем свое несчастное положение, намекнула на опасение сойти в раннюю могилу, говорила, что никакие убеждения не принудят ее нарушить долг, которым она обязана своим родителям, умоляла меня забыть ее, сыскать себе подругу достойнее ея, и прочее и прочее. В заключение всего она упоминала, что ни под каким видом не решится на свидание со мной без ведома её папа и мама, и упрашивала меня не искать случая встретиться с ней, - так как она на другой день в двенадцатом часу собиралась итти в известную часть Кэнсингтонских Садов.

- И, без сомнения, вы не пошли? боязливо спросил Ваткинс Тотль.

- Не пошел бы я? Без сомнения, пошел. Фанни была уже на месте, вместе с горничной, которая стояла в значительном от неё расстояния, вероятно, для того, чтобы не мешать нашему свиданию. Мы прогуляли вместе целых два часа, представляли из себя жалких созданий и наконец обменялась клятвами принадлежать друг другу на веки. После того между вами началась переписка, - и какая еще, если бы вы знали! мы обменивались в день по крайней мере четырьмя письмами; а что было именно в этих письмах, нет возможности представить себе. Спустя еще несколько дней, я имел уже каждый вечер свидание. Дела наши шли таким порядком довольно долгое время, и любовь наша друг к другу увеличивалась с каждым днем. Наконец чувство это увеличилось до крайности, а не задолго перед этим увеличилось и жалованье мое: поэтому мы решились на тайный брак. Фанни распорядилась так, чтобы накануне сватьбы ночевать у своей подруги; мы определили обвенчаться рано по утру, потом возвратиться в дом её родителей и просить прощения. Фанни должно было упасть в ноги отца и оросить слезами сапоги его, а мне - броситься в объятия старой лэди, называть ее "маменькой" и как можно чаще пускать в дело носовой платок. Как было сказано, так и сделано; на другое утро мы действительно обвенчались. Две девицы, подруги Фанни, были и брачными подругами ея; а какой-то мужчина, которому я заплатил пять шиллингов и кружку портеру, исполнил должность посаженого отца. К нашему несчастию, старушка-лэди, уехавшая в этот день с визитом в Рамсгет, отложила возвращение свое до другого дня; а так как главная надежда наша была основана на ней, то мы согласились отсрочить наше признание на двадцать-четыре часа. Молодая жена моя возвратилась домой, а я провел свой брачные день шатаясь около Гампстэта. Вечером и отправился утешать жену свою и уверять ее, что все наши беспокойства скоро совершенно прекратятся. Когда и отворял садовую калитку, от которой ключ был в моем распоряжении, меня немедленно провела одна служанка на кухню.

- На кухню!? прервал мистер Ваткинс Тотль, которого идеи о приличии были сильно оскорблены этим признанием.

- Да, ли, на кухню! отвечал Парсонс. - Да позволь сказать тебе, любезный друг мой, еслиб ты, как говорится, был влюблен по уши и не имел бы другого места увидеться и перемолвить слово, то, поверь я был бы рад-радешенек воспользоваться подобным случаем.... Но позвольте, где бишь я остановился?

- На кухне, подсказал Томсон.

- Помню, помню! На кухне я застал бедную мою Фанни, совершенно неутешную и беспокойную. Старик-отец целый день сердился на что-то, отчего одиночество казалось ей еще невыносимее.... одним словом, Фанни была совершенно не в духе. Однако, я принял веселый вид, над всем смеялся, сказал ей, что мы не так должны наслаждаться вашей жизнью, я этим наконец успел ее развеселить. Я оставался на кухне до одиннадцати часов; но только что собрался я уйти в четырнадцатый раз, как вдруг в страшном испуге и без башмаков прибежала к нам горничная и сказала, что на кухню идет старик-отец.