|
Я оставался на кухне до одиннадцати часов; но только что собрался я уйти в четырнадцатый раз, как вдруг в страшном испуге и без башмаков прибежала к нам горничная и сказала, что на кухню идет старик-отец. Господи, как мы испугались. Старик спускался вниз нацедить пива к ужину, что не делывалось им почти с полгода, сколько было мне известно, еслиб старик увидел меня, то призвание наше. Оказалось бы совершенно невозможным, потому что он до такой степени бывал вспыльчив, когда его рассердят, что не захотел бы выслушать от меня и полу-слова. Оставалось прибегнуть к единственному средству: труба над очагом была довольно широкая: первоначально она предназначалась для печки, проходила на несколько футов по вертикальному направлению, а потом был уступ, так что из этого уступа образовалась маленькая пещера. Надежды мои, счастие и даже самые средства к нашему существованию зависели, можно сказать, от одной секунды. Я вскарабкался в трубу как белка, съежился в углублении, и в-то время, как Фанни и горничная задвинули деревянную доску, прикрывавшую очаг, я видел свет от свечи, которую ничего неведающий тесть мой нес в своей руке. Я слышал, как он отвернул кран, но никогда не слышал, чтобы пиво тал медленно бежало из боченка. Уже старик готовился оставить кухню, а я в свою очередь приготовился спускаться из трубы, как вдрут проклятая доска с треском повалилась на пол. Старик остановился, поставил пиво и свечу на ларь; он был чрезвычайно раздражителен и всякий неожиданный шум приводил его в страшный гнев. При этом случае он, сделав хладнокровное замечание, что очаг никогда не топится, тотчас же послал испуганную служанку принести ему молоток и гвозди, заколотил наглухо доску и в заключение всего запер за собою дверь. Таким образом первую ночь после сватьбы моей я провел в кухонной трубе, одетый в светлые кашемировые панталоны, в белый атласный жилет и синий фрак, - одним словом, в полный свадебный наряд, - в трубе, которой основание было заколочено, а вершина поднималась от верхнего этажа еще футов на пятнадцать, для того, чтобы не беспокоить дымом ближайших соседей.- В этой трубе, прибавил мистер Габриэль Парсонс, передавая соседу бутылку: - я пробыл до половины седьмого часа следующего утра, именно до той поры, когда нарочно призванный плотник не раскупорил меня. Покойник так плотно заколотил доску, что даже по сие время я совершенно убежден, что кроме плотника никому не удалось бы освободить меня из этого убежища.
- Что же сказал вам отец вашей супруги, когда узнал, что вы обвенчались? спросил Ваткинс Тотл, который, не выслушав расказа до конца, вероятно, остался бы в крайнем недоумении.
- Вечернее происшествие до того насмешило его, что он сразу же простил нас и позволил нам жить вместе с ним до самой его смерти. Следующую ночь провел я во втором этаже, гораздо спокойнее предъидущей.
- Джентльмены! чай готов; не угодно ли пожаловать в гостиную, прервала средних лет служанка, заглянув в столовую.
- Вот это та самая горничная, которая представляла не последнее лицо в моем рассказе, сказал мистер Парсонс. - Она поступила к Фанни с первого два нашей сватьбы и с тех пор постоянно находится у нас. Не думаю, что она хоть на волосок уважает меня со дня моего освобождения; я помню, что с ней тогда сделались сильные припадки, чему подвержена она даже и теперь. Кажется, я все кончил; не пора ли присоединиться нам к дамам?
- Сделайте одолжение, сказал мистер Ваткинс Тотль.
- Непременно, присовокупил услужливый Томсон.
И вследствие сего трио отправилось в гостиную.
По окончании чаю, в течение которого мистер Ваткинс Тотль только раз обнаружил неловкость, предложен был вист. Партнёры разделились в следующем порядке: мистер Парсонс с мистрисс Парсонс, мистер Ваткинс Тотль с мисс Лиллертон. Мистер Томсон, не чувствуя особого влечения к игре, беседовал за грогом. |
