эмоциональный взлет делают мысль могучей и крылатой.

  Мысль гуманистична по природе своей, она неразрывно связана с человеком, с

миром его эмоций, с его жизненным опытом и, наконец, с опытом

многочисленных предшествующих поколений. И никакими кибернетическими

ухищрениями невозможно воспроизвести невообразимо тонкие нюансы,

трепещущие ассоциации человеческой мысли. Мысль фарсана, мысль

кибернетической машины - это мысль без эмоций и без ассоциаций. Это даже

не мысль, а ее логическая схема, ее сухой геометрический чертеж...

  Когда Тари-Тау прочитал последнее стихотворение, раздались восторженные

возгласы.

  - Хорошо, мальчик! - воскликнул Лари-Ла.- Очень хорошо.

  Спокойный и выдержанный Али-Ан неожиданно подошел к Тари-Тау и дружески

сжал ему плечи. А на необузданного Сэнди-Ски стихи произвели странное

действие. Сначала он словно онемел, а потом вскочил и разразился целым

каскадом... ругательств. Самых отборных, фантастически-замысловатых

ругательств. Но это было выражение не гнева, а восторга, наивысшего

восторга.

  Энтузиаст-кибернетик мог бы сказать мне, указывая на фарсанов, что это и

есть проявление эмоций, ничем не отличающихся от человеческих. Согласен:

спектакль разыгран великолепно. Но разве это проявление человеческих

эмоций? Вздор! Это не эмоции, а их бледные копии, отвратительные

суррогаты. В поведении фарсанов я то и дело чувствовал фальшь. Правда, не

очень грубую, но все же фальшь. В последнее время я стал особенно

проницательным в этом отношении.

  Один только Тари-Тау почти безупречен. До того тонко, ювелирно тонко

фарсан воплотился в живого Тари-Тау. Прочитав стихи, он стоял задумавшись,

весь еще во власти поэтических образов. Тари-Тау не замечал восторгов,

бурно рассыпаемых в его адрес. Как и подобало живому Тари-Тау, он был

погружен в свою действительность, сотканную из яви и сна, в

действительность, которая придает вымышленным образам реальность бытия.

Наконец, он очнулся и, робко улыбнувшись, сел в кресло.

  35-й день 109-го года Эры Братства Полюсов

  Почти весь день провел в обществе своих страшных попутчиков, разыгрывая

ничего не понимающего простачка. Но настал вечер, вечер сладостных

воспоминаний о далекой и невозвратимой Зургане.

  В моем положении сейчас нет ничего более волнующего, чем эти воспоминания.

И я словно слышу голоса живых людей, голоса, из которых многие уже умолкли

навсегда. Ведь благодаря эффекту времени, возникающему при субсветовых

скоростях полета, на Зургане минуло почти столетие, а на нашем корабле

прошло всего десять лет. Но в памяти живо воскресают человеческие лица, их

выражение, голоса...

  Остров Астронавтов... Единственное на Зургане место, где сохранилась такая

же необузданная и дикая природа, как на планете Голубой. С утра мы бегали

вокруг острова, преодолевая горные потоки, крутые скалы, густые чащобы.

Потом состязались в плавании и отдыхали на берегу, стараясь впитать всеми

порами тела лучи неистово палящего, но дорогого нам зурганского солнца. Мы

знали, что скоро надолго лишимся родного солнца и будем довольствоваться

его подобием в кабине утренней свежести.

  В своем воображении я нарисовал до того реальную картину острова

Астронавтов, что едва слышный в моей каюте шум планетарных двигателей

кажется мне сейчас шипением белопенных волн, лизавших мои ноги. Я лежал на

горячем песке, голова находилась в тени рагвы - густого плодового дерева.

Вкусные и сочные плоды рагвы свисали так низко, что я мог, лежа на спине,

достать их руками.