|
Вот вам другая идея, опять же – идея коллегимоего, кстати, саном облеченного, Царство ему Небесное! – идея Бога сугубоиндивидуальна. Она возникает у домашнего очага, в семейном уюте и, конечно же,не из страха перед природой, не вследствие умственной несостоятельности. ИдеяБога суть мечта, мечта о вечности. Существо разумное, человек, впадает вотчаяние от отсутствия вечности. Он не хочет умирать, ему щемяще хорошо, теплоу семейного очага, ему кажется, ему хочется, чтоб так было, что должно бытькакое-то еще высшее наслаждение, от которого никогда не устанешь, как, увы,устаешь-таки от очага семейного и всех прочих, что человек себе напридумал. Учеловека нет доказательств вечности, наоборот – каждодневная чья-то смерть,знание неизбежности своей должны бы убедить его, что никакой вечности нет. Ноон гонит от себя эту вопиющую видимость и творит Бога невидимого, Творцавсяческих, и это, по мнению сего мнения, есть высшее творение человеческогоразума. И ведь творение сие даже иллюзией не назовешь. И вот теперь человекразумный на свое творение переложил ответственность за все, что сам натворил, итеперь он требует вечности после здешних мучений, воздаяния, так сказать, зато, что выдуманный Бог заставляет его себя в рамках держать. И вот тут-то ивыступает человек национальный, ведь у такой идеи, а значит и всего из нее вытекающего,не может быть одинакового прочтения. Иудей-меняла не может так же смотреть наБога, как аравийский кочевник. У утонченного, уставшего от роскоши римлянина иохотника-германца разный Бог, даже если у Него одно имя, и рамки у всех разные.Бог же для русских вроде как Суворов для солдат – и любят его и слушатьсяхочешь-не хочешь надо, да еще некая вечная жизнь маячит, но однако же и в атакуидти тоже надо, не отвертишься. И вот что получается, заметьте, западныйчеловек, осознав свою конечность и отсутствие бессмертия, воспринимает это какдолжное, сей печальный факт не вызывает у него истерики. Русак же от сегоосознания приходит в ярость. Интеллигенция наша, вот уж точно сволочь таксволочь, начинает бешено бороться с Несуществующим, призывая, заставляя всехпрочих, менее грамотных, прозреть, как они. Прозрели...
– Наворотили вы тут, –сказал Дронов, – но все-таки врете вы все, вот он монастырь, вот они мы в нем. – Ну и что? Да выпредставляете себе, что такое плод воображения сотен миллионов людей, сотенпоколений?! Да он же страшную силу имеет, гипнотизер же заставляет засыпатьдесятки людей, делать черт-те что, а тут... могла эта сила страшная,сконцентрированная в одном человеке, хоть в Спиридоне этом, заставитьбольшевиков не видеть нас? Почему бы нет? – Но Бог... – Ах, оставьте,пожалуйста! Все, что можно объяснить, замечательно объясняется без Бога. Все,что объяснить нельзя, Бог не объясняет и не помогает это делать. Дронов со страхом ужепоглядел на бывшего ответственного и пробормотал вставая: – Пойду я, АнатолийФедорыч. – Так чаек же не допили. – Пойду. Бывший ответственныйусмехнулся и развел руками: "Ну, тогда не смею задерживать". Дронов вышел на светБожий и зажмурился от солнца. Вдали он увидел Олю-маленькую, которая призывно махалаему руками. – Надо ведь васзашивать, Александр Дмитрич, – сказала она подошедшему поручику, – снимайте-кавашу гимнастерочку. – Да возможно ли еезашить-то? – Оля-большая все может. – А пока что ж, мнеголым ходить? – Ну не голым, аполуголым, вот... а крестика нет на вас, Александр Дмитрич, а? – Оля-маленькаядержала в руках рваную гимнастерку и смотрела на голую грудь Дронова. – Нету, как-то... Скажи,а почему тут переодеть нечего? Конфеты шоколадные есть, а толстовкикакой-нибудь нет? – Ну, монашеского же выне наденете, а другого ничего нет. – Да я знаю, что нет, апочему? Оля-маленькая пожалаплечами: "Ну, ладно, вы пока можете у нас посидеть, коли стесняетесь такходить, а можете погулять. |
