Аведь вся Россия знала его, легенды какие про него ходили, какие кутежи, какиескандалы. У такого же страстного да безумного, как сам, ротмистра Волынскогожену отбил, в срам ввел да еще и ославил при всем обществе. Да и я, еслисказать... к скандалу сему, так сказать, руку приложил. Жена эта тоже здесьсейчас. На людях подрались они с ротмистром. Ротмистр бурей бушевал: тебя,кричал, плебейская собака, на дуэль срамно вызывать, я тебе просто хребетсломаю. Ну и артист наш в долгу не остался, ужас что было. А вот и бывшегонашего ротмистра крестик, раба Божия инока Василия.
– Как, и он здесь?! Акак же они?..
– Да что ж... – монахзадумчиво развел руками. – Когда мы Глубь-трясину пешочком за отцом Спиридономперешли и тут, на острове этом, оказались, пал артист к ногам ротмистра,схватил его за сапоги да заплакал, как младенец, вот...
Как-то неприятно вдругстало Дронову, каким-то приторно-лубочным показался ему конец истории мужа илюбовника, как в "Назидательных чтениях". Но, однако же, и правдойведь был лубочный конец, не врал ведь инок Агафангел. Быть может, такимприторно-назидательным лубком и должны бы кончаться все наши страсти-мордастипо той самой правде, что дал нам Тот, Кто есть Истина?
– А вот могилка инженеранашего, инока Иеремии, У-ух какой тоже знаменитый был, образованный, французыему даже премию какую-то присудили, у-ух как он встретил отца Спиридона:белены, орал, объелся старец, какой-такой остров в Глубь-трясине, нет тамникакого острова, я, говорит, вдоль и поперек эту Глубь-трясину облетывал наероплане, меня, орал, феномен Глубь-трясины всегда интересовал. Ну, а старецнаш на своем стоит: есть, говорит, остров, пойдем за мной и увидишь. Аинженер-то сплюнул, обозвал старца, но пойти-то пошел, а как пришли – сутки всебя прийти не мог, все ходил, бормотал чегото. Забормочешь! Главнымдоглядчиком всего нашего строительства был. Вот... А одного старец наш скакой-то революционной сходки утащил, чего-то они там ужас какое секретноерешали, – вот они нынче все секреты рассекретились, чтоб им, прости Господи, –ну вот, перепугались они нас до смерти, когда вошли мы к ним, прямо смех, астарец отзывает одного и говорит: "Я иду строить монастырь в Глубьтрясинуи хочу, чтобы ты шел со мной". А тот-то оторопел, на лице то страх, топрям бешеный и глаз не может оторвать от старца. Вот холмик его и крест его –инок Павел, Царство ему Небесное.
– А про революцию ивойну эту подлую ничего тогда не говорил старец? – спросил Дронов.
– Нет, я не знаю, чтобыон пророчествовал. А вон на скамеечке, видите, вдова нашего бравого ротмистра, почившегоинока Василия. Она весь день тут проводит.
– Она тоже монахиня?
– Да какая ж монахиня,помилуйте, вы ж видите – светское на ней. Она сама пришла.
– Уже когда монастырьстоял?
– Нет, то-то и оно,тогда, когда все видели Глубь-трясину и даже фундамента еще не было. Как толькоисчезли ее муж да любовник, она весь город, всю округу на ноги подняла, искала.И по-моему, так сама не знала, кого ищет – артиста или ротмистра, не обоих жесразу. Вот, ну оставлю я вас, а вы сходите к ней, она вам сама расскажет, еслиинтересно вам, она любит поговорить.
Когда Дронов подошел кней, она медленно подняла голову и медленно стал обретать осмысленность ееотсутствующий взгляд.
– Вы новенький, –утвердительно и бесстрастно сказала женщина.
– Александр ДмитрияДронов, – отрекомендовался поручик.
– Ну, присаживайтесь комне. Сколько вы мне дадите лет?
Поручик озабоченногмыкнул:
– Гм, проститевеликодушно, вы очень хорошо выглядите.
– Спасибо за дипломатию,– дама кисло улыбнулась. – А мне ведь только двадцать шесть.
– Сколько?! Проститевеликодушно.
– Да, – дама вздохнула иулыбнулась. – А вы небось гадали, сколько сказать – пятьдесят пять илишестьдесят. |