Оля-маленькая долгим,внимательным взглядом оглядела Дронова и сказала тихо:

– Да, может быть...точно – ветер, налетит и унесет в высь, такую высь... и блаженствуешь и –страшно, а кончится – еще страшнее, что кончилось. И никогда здесь больше неповторится.

– Никогда? А ты знаешь,что это? У тебя было?

– Было. Это у всех здесьбыло.

– Но почему никогда? Яне хочу этого терять! Но... уже потерял.

– Вы что так зло,Александр Дмитрич? Это вы на кого?

– Да, зло, зло я сказал,этого нельзя отнимать. Будто подразнили и отняли.

– Отец Спиридон говорит,что это и не отнимается, просто нам нечем это удержать. Вы ж сами сказали, чтоэто из Царства Небесного ветер. А здесь земля.

– М-да, земля, – опятьшумно вздохнул, – ну ладно... так чья, говоришь, это дверь?

– А владыки Алексия, онтут как в затворе. Зайти можно, но лучше не входить, он всем одно и то жеговорит; "Прошу ваших молитв и прошу также оставить меня, сказать мне вамнечего, силы мои иссякают, а гордыня моя еще не побеждена". Вот. А в кельеу него хорошо, прямо кажется, что за стенами ее никого и ничего нет, тихо,покойно, он очень хороший человек, владыко Алексий.

– Люди, люди на конях,сюда скачут! – раздался вдруг крик со стены. Кольнуло в сердце, в головуударило, в бок полоснуло, встрепенулся поручик, дернулся навстречу крику:"Это штурм, конец невидимке..."

Со стены по ступенькамспускался старичок монашек.

– Еще двое, на конях, –сообщил он поручику и Оле-маленькой и поспешил к большим стенным воротам.Оля-маленькая и поручик пошли следом.

– А вы что подумали,Александр Дмитрич? Что те на штурм пошли? – спросила Оля-маленькая. – Вы прямовсколыхнулись весь.

– Подумал. Да уж скорейбы.

– Что вы говорите такое,Александр Дмитрич!

– Да что ж, раз неминовать этого, так уж и вправду скорей бы. А то ведь так ждать да дергаться –нервы мотать...

– А вы не ждите ничего,не дергайтесь, нервы не мотайте. Живите просто.

– Это просто сказать, ажить просто совсем не просто. Если б еще тот ветер подул, да, видимо, недождешься.

– А вы молитесь оздравии старца.

– Да ты смеешься,Оля-маленькая? Мне? За него?

– И вовсе не смеюсь – давам, да за него. Я же молюсь за него, и все тут молятся, а чем вы хуже? А ужкак Бог рассудит, это Его дело.

Тут заскрипелиоткрываемые старичком ворота. Двое молодых офицеров в белоснежных гимнастеркахс черными двуглавыми орлами на золотых погонах держали под уздцы своих коней –серого и вороного. Серого держал светловолосый голубоглазый богатырь-красавец,при взгляде на которого поручик Дронов едва не вскрикнул.

Старичок монашек сделалприглашающий жест рукой и сказал кланяясь:

– Милости просим, людидобрые, пожалте, проходите и лошадок своих ведите, всех устроим.

– Мир обители вашей,благодарим, – ответил белобородый и двинулся в ворота, за ним пошел второй,успокоительно цокая на своего упиравшегося вороного.

– Вы не узнаете меня? –спросил Дронов светлобородого. Тот внимательно вгляделся в Дронова и пожалплечами: – Прошу простить, не узнаю.

– А я вас сразу узнал.Вы меня из подвала спасли в Новоспасском, в Москве, помните?

– Новоспасский монастырьпомню, дверь тогда пришлось сломать, а вот вас, простите...

– Да, конечно же, нас жедвадцать человек там набито было. Господи, как тесен мир. Позвольте пожать вашуруку и сказать...

– Простите, Христа ради,– белобородый перебил Дронова, – руку вашу я с удовольствием пожму, а говоритьничего не надо. Да, двадцать ушло, а двадцать тысяч осталось.

Он говорил мягким,бархатистым баритоном, глядя на Дронова умными печальными глазами.