– Да, – дама вздохнула иулыбнулась. – А вы небось гадали, сколько сказать – пятьдесят пять илишестьдесят. Да?

– Вообще-то да.

– Всю свою красоту, всюсилу им вот отдала, – дама кивнула на кресты, – и могилы их рядом, так и мечусьсейчас между могилами, как когда-то между живыми металась.

– Мне отец Агафангелрассказал немного.

– Я знаю. Представляю,чего он там наговорил.

– Да нет, что вы...

– Да ладно уж, – дамамахнула рукой, – я этого Агафангела помню, когда он еще отцом Михаилом был,всегда был злоязычен.

– Уверяю вас, что ничеготакого...

– Да теперь все равно, аАгафангела не люблю, и ничего с этим поделать не могу. Мне, если хотите,комиссар Взвоев даже более симпатичен. Знаете комиссара?

– Слыхал.

– Я с ним рядом втрапезной сижу. А Агафангела не люблю. Не верю я, как хотите, когда бьют себя вгрудь, рыдают и вопят: я пес смердящий. Ну и пес. Так что, от рыданияперестанешь им быть, что ли? Исповедь ту век ему не забуду, где все рассказалаему. Эх, чего ж теперь... А он ведь, отец Михаил, с обоими ими пьянствовал, нуи ляпнул, когда уж перепились, супругу моему тайну исповеди моей. Ну, а Саулмой еще и перцу подбавил, гадости всякой, да сплошное вранье пьяное к тому ж. Ая рядом была. Ох, Господи, вспомнить страшно. Подрались они тогда, я разниматьбросилась, а они на меня оба, так отколотили, еле поднялась. С тех пор Саул мнестал так отвратителен, что даже мысль появилась убить его. И тут вдруг исчезаютоба. Ну как в воду канули. Я чуть с ума не сошла, и любовь к Саулу опятьвспыхнула, и к мужу жалость, бухнуться в ноги ему с покаянием хотелось. Да ещеисповедь моя из головы не выходила. Ну и решила я попа Михаила зарезать, колиуж ни Саула, ни благоверного моего нет. А оказывается, и Михаил пропал. А прихраме, где Михаил служил, блаженненький был один, Яша-оборвыш. Подхрамывает онко мне, когда я от храма в злобе и смятении ни с чем уходила, да и говорит:"В Глубьтрясине их всех ищи". Я так и обмерла. Как, говорю, вГлубь-трясине? Утонули?! Утонули, говорит, утонули грехи их в Глубь-трясине, асами живы они. Я этого Яшу за плечи схватила да прямо поедом его глазами ем,ищу в них, понять хочу, чего это он наговорил. А он скользь от меня, да бегом.Ничего больше от него не добилась. Ну, наметалась я, намаялась, извелась так,что уж некуда дальше, ну и оказалась в один прекрасный или ужасный момент передГлубь-трясиной. Стою я перед болотом этим страшным и чувствую, непонятно чем,но твердо чувствую, что там они и – живые. И сказала я: "Эх, Господи, будьчто будет!" – и пошла. И пошла! И не скажу даже, что вера во мне была, ночто-то исступленно-могучее, я прямо физически это в себе чувствовала, ну...знание, уверенность, что там они и что дойду я, не утону.

– Наверное, это и естьвера?

– Не знаю, – дамагрустно вздохнула и пожала плечами. – Какая во мне вера, когда с двумя жила, ак третьему приценивалась? И вы знаете, вот здесь уже, сейчас, смотрю я на своюпрошлую жизнь и ни о чем не жалею. Саул меня одарил самыми счастливыми минутамижизни. А ведь грех это. Мне бы каяться надо. А я каюсь в том, что не могукаяться. И мужа своего я любила, особенно после того скандала, когда Саулавозненавидела... Ну вот и свалилась я на них, как снег на голову. Стройка тутвовсю разворачивалась, ну а я как дошла, будто бес в меня какой вселился,первое, что я сделала, это вцепилась в волосы Саулу, чуть ухо ему не отгрызла.А он и не защищался. Едва муж мой оттащил меня, оттащил, а я и на негокинулась, еще больше ему досталось, теперь Саул оттаскивал. Ну, тут я обессилела,упала на землю и расплакалась. Очнулась, вижу лицо старца, и говорит он мне:"Сейчас тебе, мать, нечего тут делать, назад иди". А я ему: "Немогу я никуда отсюда уйти и не хочу". А он мне: "Ну тогда муж твойтебя отнесет".