– Теперь собирайтесь и –счастливый путь. Прорветесь.

– Батюшка, а что насждет дальше, а? – спросил вдруг Безобразов таинственным голосом.

Положил ему старец рукуна плечо и ответил:

– Не дано, воин, нам,грешным, знать времена и сроки. И слава Богу. Одно точно знаю, да и ты знаешь,всех нас ждет или Царство Небесное или ад. Вот и все, что скажу тебе. Езжайте сБогом и Олюшу нашу везите.

– По коням, Безобразов,– сказал князь, хлопая друга по плечу.

Тяжко было прощание сОлей-маленькой. Не только у Оли-большой, но и у полковника, и у поэта, и уДронова на глазах были слезы. И они не вытирали их.

– Ну вот, Оля-маленькая,а ты говорила, не подрастешь... – сказал поручик и запнулся, отвернулся. – Тыне забывай там нас...

Оля-маленькая простоплакала, ничего не говоря, утыкаясь каждому в грудь.

Дронов подошел кЗагряжскому:

– Я было тоже собрался свами, Иван Григорьевич, но – нет, – Дронов шумно вдохнул и выдохнул, – здесьостанусь. А вы... бейте их, и коли с братцем моим пути сойдутся, свинцовыйпривет от меня.

Загряжский молча кивнул.

Когда оба всадникавыехали из ворот, все опять были на стене. И стояли так, пока они не скрылись влесу, через который еще так недавно и так вроде бы давно мчался, уворачиваясьот пуль, Дронов. Послышалась частая пальба, затем стихло.

– Прорвались? – с этиммолчаливым вопросом лица всех обратились к старцу.

– На все Божья воля, –тихо проговорил он и пошел вниз со стены. И все опять разбрелись кто куда,каждый со своими думами. Дронов и Оля-большая шли медленно рядом по направлениюк фонтанчику.

– А вы знаете, какойзавтра день? – спросила Оля-большая.

– Девятнадцатое,по-моему.

– Да, девятнадцатое. Апраздник какой?

– Не знаю я,Оля-большая. Вообще-то вы теперь просто Оля, Оля-единственная. Как-то там нашамаленькая?

– Думаю, прорвались, уменя отчего-то спокойно на душе.

– А у меня отчего-тонет. А какой праздник?

– День преподобногоСерафима Саровского.

– А это кто?

– Как?! Святой наш...ох, Александр Дмитрич. Шестнадцать лет, как канонизирован, в прошлом веке жил.Чудотворец.

– А... чудотворец,припоминаю. Ничего я не знаю, Оля-единственная, тошно мне отчего-то, может,лучше с князем было ехать? Ничего я теперь не знаю. Увезли маленькую нашу ибудто что оборвалось во мне.

– Всенощная сегодня, вотуж скоро совсем. Приходите обязательно. Да?

– Приду, – уныло сказалДронов. – А это что за фонтанчик? Святой?

– А вы действительно нев себе. А что здесь не святое? Это вода Глубь-трясины, что вниз ушла.Гляньте-ка, Анатолий Федорыч собственной персоной. Вышли из затвора?

– Племянницу вашупровожал. – Лицо Анатолия Федорыча было серьезным и каким-тотоскливо-задумчивым.

– Вам тоже плохо? –спросила его Оля-большая.

– Почему тоже? Кому еще?

– Мне, – сказал поручик.– А вам-то с чего? Все ж прекрасно. Вы ж все замечательно объясняете, а что необъясняете и объяснять не надо. Чего чаек не пьете с конфетками, которые лучшестоличных? Вот, кстати, и союзничек ваш. О чем думаете, профессор? Чего состены слезли?

– Александр Дмитрич, –укоризненно сказала Оля-большая и взяла его под руку, – ну вы-то хоть небудьте...

– Пусть его, ОльгаПална, – сказал подошедший профессор. – Человек обживается, Иван Иларионычдавно подкрепления ждет. А думаю я все об одном и том же, если вам интересно, –о феномене невидимки.

– Ну и как? – опятьподал голос Дронов. – Продвинулись? Иль все еще на стадии дикаря?

– А хотите продвинуться?– спросил вдруг профессора Анатолий Федорыч.