|
Она едва сдержала смех, когда увидела на паперти Воздвиженского храма одинокую,показавшуюся ей жалкой, фигурку священника, и не кого-нибудь, а отца Клавдия,ее и Федина духовника. Над духовником смеяться! – да мыслимо ли это было ещечас назад? Он застывшим, отсутствующим взглядом смотрел на снующих мимо людей,и на лице его, сменяя друг друга, появлялась то страдальческая гримаса, тодетская обида-удивление. И он, похоже, не замечал этой игры своего лица, онвесь ссутулился и согнулся, а руки его казались нелепым, лишним довеском ктелу. Смотревшей на него Груни он не видел. Уходя от него, она несколько разобернулась, пока не завернула за угол. За углом погромыхивал мотором стоявшийна месте грузовик, похожий на огромного ежа, ибо его совсем закрывали торчащиево все стороны штыки винтовок: без малого человек пятьдесят солдат с краснымибантами на шинелях осадили его, оседлали и позировали перед нацеленным на нихфотоаппаратом на треноге, около которого хлопотал пожилой горбоносый фотограф вшляпе, подававший команды солдатам. Те принимали нелепые, несуразные позы. А ужчто они делали со своими лицами! Им почему-то казалось, что чем больше злости ивысокомерия будет на их лицах, тем лучше. Глядя на их уморительную мимику ипозы, стоявший рядом с Груней господин в котиковом пальто и ботах рассмеялся.Груне очень не понравился его смех, ей солдаты вовсе не казались смешными, онавполне понимала их желание выглядеть на фотографии красивее и представительнее,чем они есть на самом деле. И не только оттого, что засмеялся сей господин,вспыхнула на него у Груни злость, что-то гораздо более серьезное подбросилоголовешек в эту вспышку. Груня и сама не могла объяснить это "что-то",но возгоревшемуся вдруг чувству противиться не стала. Она раньше никогда невглядывалась в лица людей, но вот теперь с жадным любопытством рассматривала ихи все вокруг происходящее.
А Москва бесновалась. Изроскошного подъезда вывалилась ватага орущей песни солдатни и поперла по улице,призывая всех присоединяться. Груня долго смотрела им вслед. Вот мимо строевымшагом, во главе с молоденьким прапорщиком промаршировала другая группа солдат –все с громадными красными бантами на шинелях. Толпа москвичей приветствовала ихс таким исступленным восторгом, будто никогда не видела солдат, идущих строем.В Столовом переулке на главном подъезде высокого одноэтажного особняка онаувидела писанную на картоне красной краской надпись "Совет рабочих исолдатских депутатов". Картон был прибит к неподвижной створке дубовойрезной двери. Вторая створка постоянно распахивалась и через нее вваливалось ивываливалось множество людей, главным образом солдат. Она и не предполагала,что их столько в Москве. Около подъезда стоял, опершись на винтовку, небритыйсолдат лет тридцати, по-видимому – часовой. Входящие что-то объясняли ему, ноон слушал вполуха и вяло кивал головой в ответ. Не понравился солдат Груне. Вовсем облике его – и в фигуре, -и в чертах лица – было что-то нерешительное,задумчивое; временами даже что-то затравленное мелькало в его серых,невыразительных, опущенных глазах. Будто он и сам не знал, хорошо или плохо то,что он здесь стоит, что вот работает этот "совдеп" непонятно длячего, что Москва вывалилась на улицу и орет "ура", что царя большенет... Это был человек еще не решившийся, а непредсказуемость поведениячеловека еще не решившегося есть самая большая опасность для революции: кудаего еще повернет, такого задумчивого? И это сразу понял тот новый источникжизни, что так внезапно ожил в Груне. Впоследствии Груня сразу, одним взглядом,чутьем могучим, определяла человека нерешившегося, и если она тем взглядомсвоим не загоняла его в решившиеся, тому нечего было ждать пощады; и сейчасфигура перед дубовой дверью угрюмого, опирающегося на.. винтовку нерешившегосясимволом отпечаталась в пробуждающемся ее сознании. Нечего делать человеку наземле, раз он не решился без оглядки служить всесокрушающему классу, не всталпод флаг всесокрушающей партии. |
