– Чо тебе, девка?Проходи, неча здеся стоять, здеся совдеп, – сказал солдат Груне равнодушнымтоном. – А вот я и хочу посмотреть, что это такое, – буркнула Груня и вошла вподъезд, даже не успев удивиться своей напористости. Вошла и вот тутрастерялась, не зная, что же дальше делать. В большой зале накурено, насорено инаплевано было сверх всякой меры, отчего она еще больше растерялась. Из пупкамраморного Геракла торчала вдавленная папиросина, все стены с лепнойштукатуркой постигла та же участь. Толпящиеся тут солдаты и разномастныештатские сразу заметили Груню, она тут была единственной женщиной. Груня совсемстушевалась и ринулась в первую попавшуюся ей на глаза дверь. И оказалась вобширной комнате, половину которой занимал огромный ореховый стол, за которымсидел и писал молодой человек в артиллерийской кожанке. В комнате ещенаходилось человек пять куривших солдат, один из которых, увидев влетевшуюГруню, воскликнул:

– Ба! Барышня, ха-ха-ха,беру тебя в наши батальонные! Записывай, Рогов, как и задумано, – кто первыйвойдет, тот и батальонный, ха-ха-ха!

– Хватит зубоскалить! –оборвал смех тот, кого назвали Роговым.Без вас вон как человека напугали.Проходите, проходите, гражданка, не тушуйтесь... Давай, давай, оглоеды,шагайте, дайте поговорить с человеком.

Груня не слыхала, какуходили, ухмыляясь и бросая сальные реплики, солдаты, она целиком былапоглощена взглядом Рогова, которого она про себя Уже окрестила бревногубым.Толстенные губы его огромного рта были, действительно, словно два бревна. Глазасмотрели властно и притягивающе.

– Садитесь, садитесь иуспокойтесь. И не дрожите, никто вам плохого здесь не сделает.

– Да я не дрожу. Так,зашла... и сама не знаю чего. Пойду я... – ее и в самом деле трясло отчего-томелкой-мелкой дрожью. Бревногубый усадил ее на место и, встав совсем близко,сказал:

– Нет, дорогаягражданка, не просто вы зашли, не просто, – бревна-губы улыбались, а глазаиспытующе смотрели прямо в Грунины зрачки и точно шарили внутри, искаличего-то. – Вы дочь революции!

Вздрогнула Груня от этихслов, прозвучавших так проникновенно-таинственно, отпрянула было назад. Намгновение ее охватил жуткий, непонятный страх, но она также мгновенно придавилаего в себе, рот ее приоткрылся, лицо обрело крайнюю сосредоточенность исерьезность, она вся подалась навстречу завораживающим глазам бревногубого,хотя остатки боязливого недоумения нет-нет да и прорывались сквозь серьезность.

– Да, это вас самареволюция привела, ее переломный, уничтожительный дух! – бревногубый поднялперед собой сжатый до побеления пальцев кулак и глянул на него, будто это былабомба, которой он сейчас взорвет весь мир. – Это он, этот великий дух,командовал вашими ногами, а вы-и не думали об этом! О, сколько у нас делвпереди! Эти бобрастые и их рабы и прихвостни думают, что все кончилось, но всетолько начинается! (Груне сразу вспомнился старый князь.) Мы не просто образправления меняем – к черту ихнюю республику, как к черту и самодержавие,которое уже там! Полное обновление! Полное уничтожение вековых мерзких устоев ивсех – всех! – кто за них цепляется! Только так мы совершим бросок в царствоабсолютной справедливости!.. Всеобщего равенства!.. Мирового революционногопожара! И только мы, наша власть, способны это сделать! И право на эту власть мывзяли сами, а все бобрастые, что ныне бантами щеголяют, – все сгинут, как этотвон снег! – бревногубый Рогов выбросил указующий перст в сторону окна. – Илимы, или они! Нет, только мы!..

И тут Груня осознала,что ей понятно и интересно все, что говорил бревногубый, хотя еще совсемнедавно ничего этого для нее не существовало. Она вдруг почти физическипочувствовала в себе биение того нового, о котором говорил Рогов. Оно рвалосьзаполнить собой всю ее душу, но что-то не пускало его. Это "что-то",заставившее поначалу отпрянуть от вдохновлявших слов бревногубого Рогова, былидомостроевские жизненные уложения, впитанные ею с молоком матери и развитыеокружающей жизнью.