|
И вот Он мешает ей, Он бьет ее по рукам, Он не дает ей решиться, недает отдаться во власть зовущей стихии. "Он мешает становлению того новогово мне, что сделает меня человеком, а не горничной, – заговорил голосбревногубова Рогова в Груне. – Он сковал по рукам и ногам Своими заповедями, Онхочет, чтобы я погребла себя под головешками семейного очага, чтобы я"убоялась" Феди, чтобы я тихо рожала ему детей, таких жеелейно-приторных, как он сам! Чтобы я ждала его, когда он, елейно улыбаясь,заявится домой, отторговав своей кожей или чем там... черт бы это все драл! Ичтобы это была моя жизнь, и ни-ни за ее границы? Так вот нет же! Не желаю! Япойду с ними. Так я хочу..." Груне показалось, что она выиграла поединоквзглядов, нечто надменное и презрительное мелькнуло в ее глазах.
Уже потом, в те бравыевремена, когда одно имя комиссара Груни наводило ужас на обывателей, вспоминалаона иногда с презрительной гримасой о тех домостроевских евангельских пластах,что так долго были основанием ее жизни. Точнее, даже не вспоминалось, а так,налетало вдруг на мгновение, ничего кроме ухмылки не вызывая, даже досады, –досада давно уже тогда прошла. Как ничтожны оказались эти пласты, как легкосковырнулись! А ведь это труды стольких поколений ее рода, послушных рабовБожьих. И вот все на ней оборвалось. Она теперь уверена, что и в других этипласты столь же ничтожны и не имеют никаких корней, и коли видела в ком упорство,не сомневалась, что надо только нажать и все сковырнется, как и у нее. Ипоскольку никаких сомнений в правильности нового взгляда на мир быть не могло,то любое неприятие его вызывало особую ненависть. И меры такой ненавистиобывателю никогда не понять, не прочувствовать. Как к монашеству способныединицы на миллион, так и к такой ненависти. Если вера с горчичное зерно горыдвигает, то ненависть такая способна отравить океан. Среди непринявших новогоособое место занимал молодой князь Иван Григорьич. Сама Груня даже и некопалась в себе, не искала, отчего это так. Оседлавшее теперь ее "я",победившее новое только рычало остервенело – это враг. Нечто мистическое,необъяснимое ) присутствовало в этой ненависти. Да, князь не сделал ей ничегоплохого, наоборот – одно хорошее. Но он такой враг того, что она, комиссарГруня, хочет насадить в мире, что равного ему, пожалуй, не найти. Очень многодумала Груня о молодом князе, с самого первого дня думала, когда взглядом сиконой единоборствовала. И оказалось, что Иван Григорьич очень задержался в еесознании, несмотря на редкое пребывание в доме. Не сразу до Феди дошло,что его Груня его избегает. Да и не мог он это заметить сразу, ибо целиком былзанят своим патроном и благодетелем, Пантелеем Егорычем Телятниковым. Когда жевозвращался мыслями к Груне, никак не мог взять в толк, отчего Грунясторониться его стала и вообще как-то резко переменилась, осунулась, взгляд унее стал какой-то ястребиный, стреляющий, исподлобья. Неужто и она такпереживает отречение? Но нет, слишком далека она была от этого. А ПантелейЕгорыч ближе, что ль, был? "Эх, времечко!" – только и повторял этупоследнюю фразу Федя, тяжело вздыхая. Когда же он узнал, что Груня ходит встрашный совдеп, который Пантелей Егорыч называл вертепом разбойников, ониспугался не на шутку. – Что стряслось с тобой,Грушенька? У меня душа не на месте. – Ничего не случилось,Феденька, – чужим голосом и не глядя ему в глаза отвечала Груня. – Ты зачем туда ходишь?Их сиятельство знает? – Моего работодателя некасается, куда я хожу в свободное от работы время, я свободный человек всвободном государстве. Ясно тебе, приказчик? – Ой! – Федя едва несел, где стоял, от таких слов и, главное, от тона, каким они были сказаны. –Как ты... приказчик? Грушенька, да любишь ли ты меня? Ты ж невеста мне. – Погоди, Федя, погодисейчас с этим, – Груня потерла виски, поправила платок и взгляд ее смягчился. |
