– Да, конечно, тысвободна, Аграфена.

Груня резко развернуласьи каким-то неженским, едва не солдатским шагом пошла к выходу, громко стучакаблуками. Тут Федя вышел из оцепенения и с криком: "Грушенька!" –бросился за ней. Все кто были еще в храме обернулись на его страстный,отчаянный крик. Громче шепота никогда раньше Федя не говорил в храме. Ничего онсейчас не видел и не слышал, ничего не понимал, кроме того, что Груня егоуходит навсегда. Уже на паперти он схватил, было, ее за руку, но она выдернулаее, да так, что Федя чуть не упал, и зарычала на него рыком звериным:

– И чтоб я не виделабольше тебя! Выкинься из моей жизни! Жених...

Необыкновенноеоблегчение чувствовала Груня, удаляясь от храма. Пока она стояла в храме, то лиот лика этого, то ли от отца Клавдия на нее несколько раз то робость нападала,то тоска вдруг непонятная от головы до пят пронзала. Очень тошно ей было, и еепорывало то кинуться с кулаками на Богородицу и на отца Клавдия, то убежать безоглядки, то на колени перед образом упасть. Но могучее новое выстояло. И теперьона была спокойна и довольна. Едкощемящая ненависть коптила ее нутро.Бревногубый Рогов даже на стол вскочил от радости, когда узнал о том, какпротекала и чем кончилась последняя беседа Груни со своим бывшим духовником.

– Браво, Груня,блестяще, я верю в тебя, дорогой товарищ! Теперь очередь за земнымивластителями! Идет наше время, приближается, скоро в дверь начнет ломиться, яего чую, чую, понимаешь? Чуешь, медом и тестом с завода тянет, вот и я его,время наше, чую. А ты?

Что-тоотдаленно-тревожное, разумом не охватываемое, присутствовало в ней, но навопрос Рогова она не могла ответить. Вообще она с каждой встречей все большезавидовала ему, его способности без оглядки переть по новому, огненному пути,завидовала, как он в момент выбросил Бога из себя – он очень весело и образнорассказал ей об этом: "Выбросил крест и Его с ним, и – все. И Его не стало.Нету Его, Грушенька!" Хотя и ей без особых мучений удалось избавиться отдомостроевщины, но выбросить Его, чтобы со смехом сказать "нет Его!",так не получалось. Она просто отказалась Ему подчиняться. Но ограничиться такимотказом невозможно, так или иначе надо объявлять Ему войну до победного конца,поражение означает смерть, ибо просто отход теперь на прежние позиции так женевозможен, как невозможен только отказ подчиниться Ему, Живому. Его надоумертвить в себе. Только если мертв Он, если нет Его, возможно движение по томуогненному пути, на который она вступила. И пусть еще нет-нет да и появлялсяперед ее глазами скорбящий лик Богородцы, она даже не старалась прогнать его,она спокойно глядела на него своим с каждым днем все более тяжелевшим взглядом.Иногда по ночам, в забытьи, она даже разговаривала с ним, разговаривалавыкриками, от которых просыпалась в поту, но в конце концов лик от тяжести еевзгляда расплывался и выдавливался из сознания, а послесонная тревога быстрорассеивалась от первого весеннего ветерка. Когда с фронта явился вдруг молодойкнязь, Груня стала сама не своя – и днем маялась, и ночью не спала. Он, вотличие от домочадцев, заметил перемену в Груне. Груня чувствовала, что пододной крышей с ним ей совсем невмоготу. Домочадцам молодого князя, кстати, тожес ним невмоготу было. Гнетуще-тягостная сцена появления Ивана Григорьича вродительском доме резко запечатлелась в памяти Груни, бревногубому Рогову онаее в подробностях рассказала. Неподвижно и безмолвно стоял молодой князь в дверяхи глядел на бант на груди отца, так глядел, будто там скорпион сидел. Груня жеподумала, что на скорпиона бы он так не смотрел. Она не видела его взгляда, онастояла за спиной его, но она видела его лучше их всех, его родственников,обрадованных его приездом и смущенных и удивленных тем, как смотрит он на бантна груди отца и никого и ничего больше не видит.

Старый князь поправилбант, придал лицу значительное выражение и сказал, гмыкнув перед тем:

– Быть может,поздороваемся, Иван? Лично я рад тебя видеть.