– Погоди, Федя, погодисейчас с этим, – Груня потерла виски, поправила платок и взгляд ее смягчился.

– Да что ж годить-то,Грушенька, оно хоть и дикое время, да ну и плевать, Красная горка не за горами.Грушенька, меня ведь отец Клавдий просил привести тебя. Что ты так смотришь,Грушенька, он сам по себе велел.

– Велел? – усмехнуласьГруня, – Ну что ж, раз велел, пойдем сходим, господин приказчик.

– Да что ж ты меня такназываешь, Грушенька?

– Ну а кто ж ты есть,Феденька, ведь ты приказчик? И господин же, не товарищ.

– Что это ты, Груня? Непоймешь тебя, что ты сказать хочешь. Я человек и я люблю тебя.

– Нет, Федя, ты сначалаприказчик, а потом уж все остальное. И то, что любишь, – тоже потом.

– Как это? Что"потом", Грунюшка? – совсем встал в тупик Федя.

– Твое приказчичье бытие– вот начало, а "люблю" твое – оно вторично от твоего бытия.

Федя открыл рот ииспуганно-оторопело замигал.

– Ну, идем, что ли, ктвоему Клавдию, – покровительственно ухмыляясь, сказала Груня.

– К моему?!

На это Груня ничего неответила, отвела в сторону глаза и двинулась, обойдя его, к храму. Федя зашагалследом, не отрывая потрясенного взгляда от невесты.

Храм был полупустой.Служба уже давно кончилась, последние задержавшиеся прихожане прикладывались киконам и крестясь выходили. Отец Клавдий увидал вошедших Груню и Федю инеторопливым, степенным шагом направился к ним. Груня стояла около сводчатойколонны, на которой висела большая икона "Всех скорбящих Радость".Она прицепилась новым своим давящим взглядом к глазам Богородицы и будто незамечала подошедшего отца Клавдия, так и стояла, не шевелясь и не отводя глазот иконы. Наконец отец Клавдий сам оборотился к образу и сказал.

– Да, дивно выписанлик... Что ж ты не смотришь на меня, Груня, что не здороваешься?

– Дивно выписан... –хрипло отозвалась Груня. Федя ужаснулся ее голосу. – Бессловесные, покорныерабы у ног своей Госпожи. – Разве бессловесные, Груня?

– Да... словесные."Ты нам помоги, на Тебя надеемся... Твои бо есть мы рабы..." – вот ивсе слова этих словесных, – Груня кивнула головой на икону.

– Ты свои ли словаговоришь, Грунюшка?

– Свои – не свои, развенеправда?

– Неправда, Груня. Тысейчас вся в неправде, ты утопаешь в неправде, а единственная, истинная правда,Божья правда, далеко теперь от тебя.

– Единственная?Истинная? А может, она у других истинная да единственная, а? Кто рассудит? Авот другие говорят: пока не скинем властителей небесных, не скинем властителейземных. А? Сильно сказано. Это какая правда?

Федю зашатало при еесловах.

– Это никакая не правда,Груня, – сказал отец Клавдий. – Это бесовское безумие. Ты морщишься от моихслов, твоя душа уже поражена страшной ржой... вся Русь сейчас ею поражена. Я затобой давно наблюдаю, ты на страшном...

– Выслеживаете?

– Нет, Груня, наблюдаю.Наблюдаю и скорблю, ибо чувствую свое бессилие. Мне страшно, Груня, ведь я твойдуховник, что я Богу за тебя отвечу?

– Оставьте, отецКлавдий, – серьезно сказала Груня. – Я разрешаю вас от этой ответственности, ясама за себя отвечу.

И с этими словами онаснова повернула голову к лику на сводчатой колонне: "Что смотришь на меня,Госпожа бывшая? У-у... взыскующе смотришь, беспощадно смотришь... А я не боюсь!Я отреклась от пути, на который Ты обрекла нашу сестру, я выбрала свой путь, иничто меня с него не свернет!"

– Ты надменна ипобедительна. И даже не страшит тебя гибель души твоей.

"Кто это сказал?Отец Клавдий? Или Сама?.. Нет, не страшит! Мы здесь, на земле, будем строитьсвое царство, своей правды..."

– Я свободна, отецКлавдий? – Груня повернулась к священнику.